Валерий Белоусов - Раскинулось море широко

И не то, что англичане так боролись с распространением наркотиков. Напротив, они целую войну провели с Китаем, которая так и называлась- опиумная…и сами британские джентльмены в минуту сплина могли побаловаться со шприцом. Вот, Шерлок Холмс, например… употреблял.

Но - продавать дары Морфея, извлекаемые из млечного сока Papaver somniferum L. - англичане разрешали только своим.

И завтра надо было ждать хорошего шмона… Где же спрятать лист? В лесу…

Поэтому, сопя, Семёнов, Лаврик, Сухов и даже паталогически не желающий поднимать ничего тяжелее стакана Хоменко- притащили свои тюки на склад опиума, принадлежащий Сардар-Хану, индийскому радже…

Где и сделали попутно доброе дело…причём насколько доброе- они поняли только на следующее утро, когда бородатые, одетые в белые длиннополые рубахи с чёрными жилетками люди, вооружённые до белоснежных, сияющих, никогда не знавших зубной щётки зубов- поклялись на клинке и соли в вечном братстве с урусвати…

Причём тут русские? Берия вообще был мингрел…

…'Мечутся белые чайки,

Что-то встревожило их, -

Чу!… Загремели раскаты

Взрывов далеких, глухих.

Там, среди шумного моря,

Вьется Андреевский Стяг, -

Бьется с неравною силой

Гордый красавец 'Варяг'.

Сбита высокая мачта,

БрОня пробита на нем.

Борется стойко команда

С морем, с врагом и огнем…'

'Какая гадость, какая мерзость…- постукивая замерзшими до одеревенения ногами по деревянному перрону ораниенбаумского вокСала, подумал Артур Вискас, литератор…

Впрочем, литератором Вискаса считал только и исключительно он сам…

При первом взгляде на него бывалый человек сразу же: по когда-то, в позапрошлом парижском сезоне, модным, но изрядно поношенным, явно с чужого плеча, вещам, купленным на распродаже в жидовской лавочке, по геморроидального цвета искаженному вечной желчной гримасой лицу, наконец, по стоптанным, не по сезону, лакированным штиблетам- верно определил бы Артура как вечного неудачника, обвиняющего в своих бедах весь этот жестокий, злобный, завистливый мир…

Надо сказать, и при втором взгляде на Вискаса - этот диагноз не изменился бы.

Только вот кому, скажите на милость, второй раз захотелось бы взглянуть на это убожество?

Вискасу было плохо… ему было голодно и холодно.

Очередной визит к проживавшему в Ораниенбауме очередному гиганту мысли, отцу русской (тьфу, гадость какая!) демократии ничего не дал.

Вискаса никто не хотел печатать… Более того, его и читать-то никто не хотел.

А ведь он создал Великую Книгу… эпохальный, многостраничный труд про Великую Литву… аккуратно написал так много букв.

Вот только эти буквы никак не хотели складываться в орфографически безупречные слова - не токмо что в предложения!

А те жалкие, ничтожные русские, кого он всё-таки уговаривал взять в руки его пухлый, на пишущей машинке собственноручно Вискасом отпечатанный текст- не могли осилить его далее роковой седьмой страницы…

Ыымперцы! Жалкие подражатели! Ворующие у него блистательный сюжет, все эти Львы Толстые, Короленки, Бунины… а жалкий, ничтожный Аверченко просто описался, скиснув от смеха, не дойдя и до третьей страницы…

Верно, придётся возвращаться назад, в Царство Польское, в родимую Вильну… ни со щитом, ни на щите… а как он уже давно привык - как обдристанная собака…

Поезд всё не шёл и не шёл - о мерзкие русские! И они ещё смеют называть себя европейцами!

Да у любого великого поедателя цеппелинов, не имеющего отхожего места на своём хуторе- больше европейскости, чем у жалкого, ничтожного Мечникова или Менделеева…

Нет, надо возвращаться… спрятать Великую Книгу на чердаке, и снова приниматься за работу- тапёра в публичном доме…там хотя бы тепло, и кормят объедками.

Как надоела ему эта грязная, ничтожная Россия с её грязными, ничтожными русскими…

Вот и сейчас…

Мешая Вискасу думать о высоком, у входа в вокСал надрывалась какая-то барышня лет тринадцати, в коричневой гимназической форме, выглядывающей из-под коротенькой заячьей шубёнки.

В руках барышня держала коробку с нарисованным на ней большим Женевским Крестом и надписью 'Для увечных русских моряковъ'.

Подавали что-то редко… поэтому, она, чтобы привлечь внимание публики, тоненьким голоском выводила:

'…Миру всему передайте,

Чайки, печальную весть:

В битве врагу мы не сдались -

Пали за Русскую Честь!…

Мы пред врагом не спустили

Славный Андреевский Флаг,

Нет! мы взорвали 'Корейца',

Нами потоплен 'Варяг'!

'Какая гадость' - подумал европеец Вискас… это только грязные русские могут сами что-то взорвать… Отчего же они не продали это за хорошие деньги?

Над перроном потихоньку сгущались синие сумерки…закончив песню, барышня вздохнула и побрякав полупустой коробочкой, печально побрела к лестнице, ведущей к побелённым снежком железнодорожным путям…

Воровато оглянувшись, мерзко дрожа, Вискас на полусогнутых ногах засеменил вслед за ней…

Когда девочка зашла за угол пакгауза, намереваясь сократить путь наискосок через насыпь, Артур догнал её и ударил грязную мерзавку кулаком в висок… девочка вскрикнула, выронила свою коробочку и упала на колени…

А Вискас, довольно хихикая, дрожащими, потными руками полез к ней под шубейку…

…'Хрясь!'

Здоровенный, надо полагать, боцманский кулак с вытатуированным на запястье адмиралтейским якорьком с размаху въехал общечеловеку в ухо…

'Бамс!'-второй кулак, чуть поменьше, но явно тоже - не одну лишь перьевую ручку поднимавший, а как бы и не штыковую лопату - врезал европейцу в подбородок…

И пошло, поехало… 'Хрясь-бумс! Бумс- хрясь!'

Двое юношей- один в черном бушлате и франтоватой, заломленной с боков фуражечке с перекрещенными якорьками вместо кокарды, а второй в студенческой, на рыбьем меху шинельке- работали, как усердные пекари, месящие тесто.

У стены склада рыдающую девочку утешала, вытирая ей слёзы беленьким платочком, невысокая курносая брюнетка, чем-то неуловимо похожая на бестужевку…

Наконец, Вилкас, воющий- догадался рухнуть на истоптанный снежок, целуя сапоги студента и высокие ботинки морячка… отчего тут же и получил по губищам от одного и от второго…

'А что, коллега- сказал студент- надо бы его в полицию определить?'

Морячок задумался…

'Бесполезно, товарищ… пожурят и отпустят негодяя!'

'Но что же с ним тогда делать?'

Нехорошо улыбаясь, морячок вытащил из бокового кармана складную наваху, открыл её зубами:'А снимем -ка с него портки…'

Бестужевка, чуть покраснев, мигом увела тревожно оглядывающуюся гимназистку назад на платформу…

Студент, не стал долго себя упрашивать. Перевернув Вискаса на спину, мигом приспустил до колен его штучные, когда-то очень модные европейские штаны, обнажив жалкие вискасовские причиндалы:'Кастрировать будем, коллега?'