Валерий Белоусов - Раскинулось море широко

Больше всего пострадали совершенно непричастные сапожники да портные…Поляковы да Бершадские вовремя укрылись за тяжёлыми ставнями, окружённые многочисленной частной охраной…

… 'Когда идеи перестали быть коралловыми украшениями, а стали для интеллигенции пружинами действий, иногда героически самоотверженных, - и в эту более зрелую эпоху наша историческая бедность создала колоссальное несоответствие между идейными предпосылками и общественными результатами интеллигентских усилий. Вбивать часами гвозди в стенку стало как бы историческим призванием русской интеллигенции.

Чтобы не пьянствовать и не резаться в карты в сытой и пьяной среде "мертвых душ", нужен был какой-нибудь большой идейный интерес, который, как магнит, стягивал бы к себе все нравственные силы и держал их в постоянном напряжении.

Чтоб не брать взяток и не искательствовать среди искателей и мздоимцев, нужно было иметь какие-то свои глубокие принципы, отрывавшие человека от среды и делавшие его отщепенцем: нужно было быть карбонарием или, по меньшей мере, фармазоном.

Чтоб жениться не по тятенькину приказу, нужно было стать материалистом и дарвинистом, то есть крепко-накрепко уразуметь, что человек происходит от обезьяны, и поэтому тятенька в восходящей лестнице родословия примыкает к обезьяне ближе, чем сын.

Протянуть руку к римскому праву или к ланцету означало - в принципе протянуть ее к запрещенной литературе и прийти к несокрушимому убеждению, что без политической свободы тупым и ржавым куском железа окажется ланцет.

Чтоб бороться за конституцию, интеллигенции понадобился идеал социализма. Наконец, ей пришлось заняться обесценением всяких "преходящих" политических ценностей перед верховным трибуналом "Долга" и "Красоты", - только для того, чтобы… облегчить себе примирение с режимом.

И вот это-то убийственное несоответствие между идеологией и житейски общественной практикой, это кричащее свидетельство о бедности являлось для интеллигенции, наоборот, источником необузданного высокомерия.

'Смотрите, - говорят, - какой мы народ: особенный, избранный, "антимещанский", грядущего града взыскующий… То есть народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, дикарь; рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась, всю тоску по правде в себе сосредоточила, не живет, а горит - полтора столетия подряд… Интеллигенция заместительствует партии, классы, народ. Интеллигенция переживает культурные эпохи - за народ. Интеллигенция выбирает пути развития - для народа. ' Где же происходит вся эта титаническая работа? Да в воображении той же самой интеллигенции!

Но вот чудо: сделал абсолютно свободный русский интеллигент три шага и позорнейшим образом заблудился меж трех сосен. И снова идет он на выучку в Европу, берет оттуда последние идеи и слова, снова восстает против их обусловленного, ограниченного, "западного" значения, приспособляет их к своей абсолютной "свободе", т.е. опустошает их, и возвращается к точке отправления, описав 80.000 верст вокруг себя. Словом: твердит зады и врет за двух.

Ничего другого ведь версиловская "свобода" и не означала, как свободу мысли- гулять без дела. И эта "свобода" - ею в абсолютнейшей мере обладал, напр., народоволец Морозов, когда разгадывал в Шлиссельбурге загадки Апокалипсиса, - эта "свобода" проклятием тяготеет над всей историей русской интеллигенции'…Лев Давидович Троцкий (Бронштейн) 'Об интеллигенции'

…'Тучи над городом встали,

В воздухе пахнет грозой…

За далёкою Нарвской заста-авой

Парень живёт молодой…'

Патруль 'Черной Гвардии' Путиловского завода - двенадцать человек, одетые в домашние кацавейки, шубейки и пальтишки на ватине (а у кого пальто так прямо на рыбьем меху, семисезонное), во главе с бывЫм унтером Павловского полка (тот один в своей старой гвардейской шинели) вышагивают посреди мостовой…с оружием у них тоже, не очень: пара охотничьих сестрорецких двустволок, одна берданка, кои во времена оны за два рубля штука Военным ведомством распродавались, да никто их не покупал- вот знать бы, где упасть- соломку бы постелил…крепки русские люди задним умом… у остальных- кованные в кузнечном цехУ бебуты да пики…

Навстречу- барышня, по виду- курсистка…

- ' Сударыня, можно Вас спросить, далеко ли путь держите?'

'Отстань, Прохор…чего ты цепляешься! Видишь, и так, бедная, напугана до соплей, фонари же не горят…иди, иди себе, дочка!'

'Нет, дядя Федя, я спросить хочу- а чего она в таком месте в такое позднее время делает?'

'Прошка, ну что ты как репей…может, заболел кто…в аптеку торопиться…'

'Никакой аптеки в той стороне нет…там вообще ничего нет, окромя капсюльного цеха…'

'Слушай, я не пойму, чего тебе надо…чего ты фулюганишь, словно эс-дек какой, прости Господи…к прохожим цепляешься…смотри, другой раз тебя с собою не возьмём - не слушай его, милая, проходи себе с Богом, доброго тебе пути…'

И пошли бы они мимо, каждый своей дорогой, ежели бы у барышни сегодня не было обычного, ежемесячного недомогания…а так- взмахнула она узелком, который несла в вытянутой руке наподобие Пасхального кулича,и с искажённым ненавистью лицом крикнув:'Долой самодеГжавие!'- швырнула его прямо под ноги проклятым погромщикам-антисемитам…

… Когда развеялся дым, на заснеженной мостовой остались лежать двое- дядя Федя с оторванными ногами и барышня-бомбистка, которой осколок булыжника из мостовой угодил прямо в висок…

Прохор, утерев кровь с рябого лица, произнёс не как предположение- а как непреложную истину:'Пора. Пора бить жидов. И ещё… Интеллихентов!'

… В деревне Гадюкино, Покровской волости, Саратовской губернии, что привольно раскинуло свои кривые улицы в заволжской степи, земский фельдшерско-акушерский пункт вызывал при первом взгляде чувство жалости…при втором взгляде, впрочем, тоже…

Избёнка была жалкая, печка дымила…и казалось, что храм богини Гигеи сейчас вот прямо и завалится на бок… впрочем, с указанного бока стену подпирали две слеги!

Заведующий пункта, врач Абрам Григорьевич Кассиль, двадцати трёх лет, посмотрел в подслеповатое, занесённое снегом окошко и сказал своей помощнице, акушерке Анне Иосифовне Перельман, девятнадцати лет:'Ну вот и дождались! Никак, громить нас идут…собирайся, мин херц, и быстро-быстро, огородами- к становому!'

'А ты, Абраша?!'

'Я не могу. Я земский врач. И не могу, согласно присяге- покидать своего поста… Ни при каких обстоятельствах.'

'Ну так и я с тобой. Убьют так убьют'

'Мин херц, ты настолько дура? Ты ведь барышня…не только убьют, но и…'

'Азохан вей! Наконец-то кто-то здесь заметил, что я всё- таки барышня! А то всё коллега да коллега…Не беспокойся. Ежели кто-то на мои мослы польстится- я успею олеума выпить…а одного тебя, дурака, не оставлю'