Вячеслав Шпаковский - Если бы Гитлер взял Москву

Несколько раз окруженных в районе Абганерово бойцов Красной Армии выручали «катюши», накрывавшие атаковавших гитлеровцев своими убийственными залпами. Даже когда в атаку на позиции советских войск двинулись танки, гвардейцы-минометчики не растерялись, а, выкопав ямы под передними колесами своих машин, опустили их так, чтобы БМ-13 получили возможность стрелять прямой наводкой на минимальном расстоянии. И хотя расход снарядов при такой стрельбе оказался очень большим, а количество уничтоженных танков, напротив, относительно невелико, немцы сразу же после этого здесь отступили и не возобновляли своих атак до тех пор, пока все бойцы из этого района не отступили к Сталинграду.

Немецкие войска вышли к Волге не только севернее, но и южнее города, однако сбросить советских солдат в реку окончательно так и не смогли. Мешал огонь вооруженных реактивными снарядами бронекатеров и дерзкие контратаки моряков-краснофлотцев, из-за жары ходивших в атаки в своих полосатых тельняшках. За это немцы прозвали их «полосатая смерть» и очень боялись. После Севастополя командование вермахта издало приказ: «Моряков и шахтеров в плен не брать, а уничтожать немедленно».

Несмотря на это, потери в передовых частях непрерывно росли. В особенности когда прибывшие на баржах и бронекатерах матросы нанесли по наступавшим сильный удар из района завода СТЗ и от поселка Рынок Завязался рукопашный бой, в котором немецкие автоматчики были смяты и отошли на ранее занимаемые рубежи. «Ничего подобного мы еще не видели, — доносил в штаб полковник В. Адам. — От генерала фон Вит-терсгейма поступило даже предложение отойти от Волги. Он не верит, что нам удастся взять этот гигантский город, который тянется вдоль реки на целых 30 километров».

Однако генерал-полковнику Ф. Гальдеру все это время докладывали только об успехах, и он пунктуальнейшим образом фиксировал их в своем дневнике…

Тем не менее положение советских войск в районе Сталинграда оставалось столь тяжелым, что командование Красной Армии посчитало возможным нанести немецко-фашистским войскам ряд неожиданных ударов в таких районах, где они их меньше всего ожидали, и этим самым заставить их ослабить давление на Сталинград.

В ноябре 1942 года, когда немецкая авиация стала бомбить Свердловск, на Урале установились на редкость крепкие морозы. В городе ввели затемнение, люди сидели по домам, не смея высунуть носа на улицу, но грохот зениток был слышан в каждом доме и он предупреждал: смотри — там, в небе, смерть с косой может выбрать сейчас и тебя. Впрочем, грохот зениток чем-то и успокаивал. Ведь стреляли отовсюду — зенитки стояли на улицах, площадях, а в центре — прямо на площади 1905 года. По утрам остывшие стволы занимали горизонтальное положение. В сумеречном свете было видно, что они опушены сплошным инеем, мохнатым, как шуба белого медведя. Налеты были редкими, и разрушений городу они никаких не причинили — немецкие асы не снижались до досягаемой зенитными снарядами высоты — и через две недели, с началом Сталинградской битвы, прекратились; но сам факт, что немцы зашли так далеко, что теперь уже бомбят и Урал, означал смертельную опасность, нависшую над страной в это время.

Особенно тяжело переживали бомбежки тяжелораненые в госпиталях, которые были просто не в состоянии никуда убежать, пусть даже бомбы посыпались бы им на голову.

В офицерской палате для тяжелораненых одного из свердловских госпиталей эти налеты воспринимались особенно болезненно. Как-никак, а более высокий интеллект ее обитателей, отсутствие крестьянского фатализма и какой бы то ни было религиозности заставляли находившихся в ней людей домысливать все и с большей долей фантазии, и более остро реагировать на опасность.

Естественно, что все разговоры после таких налетов вертелись вокруг темы, а кто, как, когда и где уже переживал что-то подобное. Вот и в это утро лежавший у окна танкист с забинтованным правым глазом и загипсованными ногами, ни к кому конкретно не обращаясь, вдруг начал рассказывать:

— А у нас как-то немцы такой же в роте переполох устроили. Мы только-только вошли в лес и успели кое-где траншеи отрыть, как они тут же и налетели. Мы едва успели попрятаться: кто в башню залез, кто под танк, а кто и в траншею. Осколки бомб и комья земли так во все стороны и полетели. Я еще, помнится, подумал, а как там пехотинцы все это терпят на голом-то юру, в окопчиках своих сидя, а сам лежу под танком и думаю, что уж тут меня за фальшбортом ничем не возьмешь. Но после налета выяснилось, что никто у нас не пострадал, так — немного осколками броню поцарапало. Потом под вечер слышим — еще летят. И вдруг видим — в небо, в сторону леса, где располагался штаб нашей дивизии, одна зеленая ракета взлетела, потом другая… Значит, где-то какой-то гад-указчик сидит с ракетницей и на наш командный пункт немцев наводит. А самолеты встали вкруговую и давай над нами летать: то один из круга выйдет, то другой, по очереди. Бомбу сбросит и опять в круг возвращается. И так раз за разом… Мы все стоим на эту смертоносную карусель смотрим, и никто не стреляет, — не было нам такой команды. А гитлеровцы как летали кругом, так и продолжали летать, словно на полигоне каком.

— Ну и как, разбомбили они штаб? — спросил его кто-то с другого конца палаты.

— Вот самое удивительное, что и штаб бригады тоже не пострадал, хотя ракетчик не одну ракету по нему выпустил, а все без толку.

— А наши самолеты где в это время были? — послышался еще один ехидный голос капитана из пехоты. — Небось для них была нелетная погода…

Два летчика: один с сильными ожогами на лице и руках, а другой со сломанными ногами, восприняли это как личную обиду.

— Вам бы только летчиков задевать! — сказал тот, у которого были сломаны ноги.

— Вы думаете, это так легко летать и сбивать…

— Да все нелегко, только чего же ты тогда пошел в летчики-то? Летать летаешь, ноги ломаешь, а сбивать не сбиваешь?

Все засмеялись.

— Или вот, например, — продолжал пехотный капитан. — Вы оба, я так понял, пилоты-истребители. «Сталинские соколы», так сказать, «ястребки». А только один весь обсмален, а другой со сломанными ногами лежит.

— У нас вообще палата ненормальная, — заметил вдруг еще один офицер, тоже из пехоты. — У соседей все танкисты лежат и все обгорелые. Кого ни спросишь — «в танке горел». Летчики тоже… А у нас вон танкист лежит со сломанными ногами и летчик… С парашютом, что ли, неудачно спрыгнул? — спросил он под громкий смех других раненых.

— Можно подумать, — обиделся молодой лейтенант со сломанными ногами, — что только тот настоящий летчик или танкист, на ком есть ожоги. Вы, извините, не из особистов ли будете? Это обычно их интересует, кто, где да как от немцев получил, да и не сам ли себя… «чпокнул».