Илья Тё - Евангелие от Ники

Последнюю линию, соответственно, составляли застывшие на Неве корабли. Ночь медленно скользила во тьму, накрывая северную столицу злыми, тревожными крыльями. Тридцать минут спустя, вернулись конные атаманцы, посланные мной в город с первыми партиями морского десанта. Гарнизон Питера пробудился. Разбуженные громом падения Петропавловской крепости, мятежники протирали глаза, натягивали портки, хватали винтовки и спешили к захваченному мной маленькому плацдарму. Лишенные лидеров, правительственных зданий, связи, электричества, центра своего города, а главное — единой координации и сплоченности, восставшим требовалось время, чтобы прийти в себя. Делиться этим важнейшим ресурсом я совершенно не собирался.

— Что с обороной? — спросил я Непенина, едва дозорные казаки оставили мостик.

— По плану, — кивнул вице-адмирал. — Через кордоны не пролетит муха, Ваше Величество. Орудия линкоров простреливают полгорода насквозь. В районе Сенатской из незадействованных отрядов у нас собрался крупный резерв, и, я полагаю, не стоит ограничиваться обороной.

Он показал перчаткой через Неву.

— Предлагаю разделить резерв на два отряда. Первый рванет к Путиловскому, второй десантируем на Петроградскую сторону. Кроме того, можно начать бомбардировку восставших казарм и заводов, где базируются рабочие дружины. Если сейчас приступим, к утру останется только щебень.

— Остыньте, — я похлопал его по плечу. — Нам вовсе не надо брать город штурмом или выкуривать восставших из берлог огнем артиллерии. Из здания телеграфа нужно заранее сообщить во все города Империи, что восстание в столице полностью подавлено правительственными войсками. Для населения расклеим листовки: беспорядки прекратить, всем сложившим оружие — полная амнистия и никакого уголовного преследования; хлеб в город будет завезен в ближайшие дни, локауты на заводах отменены. Но самое главное — казармам и заводам отправим парламентеров с простым сообщением: царь ждет делегатов от солдат и рабочих завтра, к двенадцати часам дня…

Я развернулся к вице-адмиралу на каблуках.

— С условиями сдачи разумеется!

Население Петрограда на самом деле ничего не решало. Расклеенные листовки с призывом прекратить восстание носили скорее «сопутствующий» характер и никаких особых надежд я на них не возлагал.

Слабым аргументом являлись и орудия дредноутов, ибо я сильно сомневался, что моряки станут бомбить рабочие предместья с женщинами и детьми даже по личному приказу царя. Расстрел столицы из двенадцатидюймовых орудий действительно сделал бы меня «Кровавым», превратил в чудовище в глазах подданных, но главное, в случае упорства восставших, не стал бы решающим фактором для победы

Наличие людского резерва для атаки на Петроградку или Путиловский тем более не играло роли, поскольку взять бунтующий город полностью у меня не хватало сил. И все же решение, принятое отдельными полками и рабочими комитетами крупнейших заводов не казалось мне необычным, ибо являлось для них единственным в сложившихся обстоятельствах.

Каждая рота и каждый комитет в этот краткое, но чрезвычайно напряженное время, принимали решение о своем будущем отдельно от прочих. Делегации от одного полка или завода другому, носились по городу совершенно бесцельно, убивая время в массовых митингах и шумных голосованиях, а оставшиеся на свободе ораторы революции надрывали глотки в пламенных призывах «не сдаваться режиму». В результате, к девяти часам утра следующего дня батальон самокатчиков договорился с Советом казачьих войск выступать к Фонтанке «воевать» с царем, однако уже после принятого полковым Советом решения, рядовые казачки заявили, что без пехоты с одними броневиками выступать не пойдут. Да и маловато двух частей против флота.

Депутаты Думы, представители революционных партий, а также просто сочувствующие лица не унимались: срочно созвав Временный комитет, отдельные «активисты» попытались уговорить Уральский пехотный полк присоединиться к атаке самокатчиков и кубанцев на центр города. Уговорили. Пошли. Казачки сообщили что уже «седлают коней», но на деле седлали их слишком долго — вследствие невыясненных, но вполне понятных всем обстоятельств. Уральцы, простояв на площади перед Витебским вокзалом почти три часа, злобно матерясь, вернулись в казармы.

То же происходило с рабочими дружинами. Гордо разгуливать патрулями с винтовками за плечом, пролетарии за две недели выучились на славу. Однако желанием лезть на пушки и пулеметы в условиях ожидающегося завоза хлеба, а также карательных частей с передовой, — никто из мастеровых не горел. Обещание амнистии и отмены локаутов буквально выпаривало из пролетарских дружин боевые единицы за каждый час этого «мирного» противостояния. Несчастные жители столицы, по самое горло наевшиеся бунта и митингов за последние два недели, вздыхали с облегчением, что кровавая феерия насилия, голода, грабежей и беспорядков наконец-то подходит к концу.

В то же время, мы с Непениным не сбавляли напор. В качестве средств агитации выступали не только листовки и ожидание переговоров. Укрепив за ночные часы линию обороны, — за мостами мы наваливали баррикады, как раз в духе революционеров, — отдельные отряды десанта заняли Витебский вокзал, затем Московский вокзал, Троицкий рынок, Шереметьевский дворец, Таврический дворец и, наконец, Смольный институт. Абордажными командами нас шлюпахов, захватили также ближайшие к центру мосты через Неву.

В единую линию обороны новые здания не включались, оставаясь как бы анклавами на вражеской территории, однако нужное впечатление эти «уколы» производили. Удивительно, но отряды для взятия «анклавов» перемещались к десяти часам по городу уже совершенно свободно, не встречая никакого сопротивления, что, разумеется, можно было списать только на полную неготовность мятежных частей к такому развитию событий. Мост перед Гренадерской улицей, например, охранял дозор с пулеметом, однако, увидев две приближающиеся лодки с незначительным десантом, революционные солдаты просто ушли, захватив с собой станковый пулемет после некоторых метаний.

Уже к одиннадцати часам стало ясно, что город сдан.

На территории за Фонтанкой, незанятой моими бойцами, практически ничего не изменилось: стояли те же здания заводов и гарнизонных корпусов, находились те же самые «революционные» мятежники, почти в том же количестве. Вооруженные до зубов — винтовками, пулеметами, даже броневиками.

Но исчез неистовый дух, что питал этих несчастных людей ровно двадцать три дня. На самом деле, дух этот исчез значительно раньше, — как только люди пресытились творимым ими же беспределом. Восставших сплачивала в последние дни скорее необратимость уже совершенных уже преступлений, нежели свободолюбивый азарт, который двигал ими в начале бунта.