Виталий Корягин - Винг

Хью сказал со страдальческим лицом, что они прогуляли каждый по десятку цехинов, хорошо, что больше с собой не взяли.

Дальнейшее трехнедельное плавание до Марселя прошло спокойно, но не очень интересно. Шимон, как и обещал, к концу рейса встал на ноги, прихрамывал, морщился, но не жаловался.

Эдвард и Ноэми… Как томились, как тосковали они в разлуке… Встретились, и вот вновь встала между ними невидимая преграда… Призрачная стена раздвоила чувства, давняя отчужденность не исчезла… Они сами не ведали, что мешает понять друг друга, сблизиться. Нет, не вера! Она лишь причина их общего несчастья. Да, их любовь горька, но горем же и скреплена навечно.

Им многое объяснил один разговор.

Они стояли вдвоем у борта и наблюдали за синеющей вдалеке полоской острова Эльбы. Ноэми рассказывала о своей жизни в разлуке, о Тигране, а сакс вдруг вспомнил тевтонскую засаду у Бейрута и посетовал, что не было у него стариковой винтовки у Сицилии, когда пираты пытались взять их на абордаж.

— Эх, захватили бы галеру… — мечтательно сказал он, — не пришлось бы и замок штурмовать.

— Неужели тебе не приелось все это! — Ноэми грустно посмотрела на него.

Сакс, захваченный представшими перед ним в мыслях картинами неземного могущества с винтовкой в руках, глупо захлопал длинными ресницами, не в силах сразу переключиться:

— Не понял…

— Да неужели тебе мало! Куда еще силы-то? Эдвард, милый, ты и с тем, что есть, не очень-то счастлив…

Она замолчала, отвернувшись к морю, и рыцарь, подумав, решил, что в чем-то она права, но…

Погладил ее по руке: — Ну, согласись, все же моя сила пригодилась.

Она резко повернулась к нему, стукнула кулачком по загудевшей металлом груди сакса, сморщилась от боли и подула на ушибленные пальцы:

— М-м… Да, да, согласна! Но, знаешь, чего я больше всего страшусь? Что твоя сила и тебя победит, сделает злым и жестоким! Ты перестанешь чувствовать боль людей! А ведь я тебя и полюбила за доброту, за то, что себя ради другого человека не жалел!

Огорошенный этим взрывом чувств, Эдвард неловко спросил:

— А что, тебе кажется, я изменился?.. Стал хуже, да?

— Да! Нет! Не знаю!.. Но зачем, зачем, зачем ты позволил Алану, там, в замке…

— Ну, он же все объяснил…

Ноэми поникла головой:

— Да, объяснил, но нельзя вершить зло и оставаться добрым. Одно дело — убить, защищаясь или защищая… А мучить, пусть даже убийцу, пусть даже палача? Нет!!!

— Да сгоряча это, не стоило им тебя трогать! Теперь-то я понимаю, что согрешил… Но Ал прав, зло все-таки надо наказывать!

— Грех ваш Иисус простит, а вот совесть… Человек — это… ну, сумма всех его дел. Поступки все добавляются, добавляются, и тебе с этим жить, ведь никакой Господь не властен над прошлым. Если подлость сделал — все! Сколько ни гладь по голове обиженного тобой, сколько ни молись, ни кайся, твое дерьмо навсегда при тебе останется, души-то вовек не отмыть!

Она помолчала, затем добавила:

— Ты, конечно, воюешь по-рыцарски. Но за что?! Кто скажет: прав ты или твой противник в сражении за веру?.. И война — это жестокость! Всякий раз, убивая, пусть и в честном бою, ты прибавляешь в себе к общему счету толику этой жестокости. Боюсь, когда-нибудь ее в тебе накопится больше твоей же доброты, и тогда темная сила возьмет верх! И как можно карать зло, если сам толком не знаешь, где оно?!

Эдвард стоял рядом с ней, и в нем росла детская обида.

Выходит, зря он бился за веру, зря лил кровь. И что все это значит? Как это Бог не в силах по-настоящему прощать грехи? Раскаявшегося и в Царствие Небесное допускают! Сакс все больше злился: что она на себя берет?! Злился, быть может, еще и потому, что совесть его шептала: — Права Ноэми, не сварить такого макового зелья, чтобы навсегда заснула память, а человек при этом остался человеком.

И, не выдержав этой пытки, внутреннего спора совести и навязанных с детства догм, он мерзко-ехидно спросил:

— Так, может, и фон Штолльберга не стоит казнить? Давай простим его, убийцу твоих родных, пусть живет! Эх, видно и тебя Тигран колдовством заморочил…

Ноэми сверкнула на него черными яростными глазами:

— Эх, ты! Ничего-то не понял… Тигран воззвал к доброте твоего сердца, а тебе ума не хватило услышать… Вот сейчас спорол чушь, так и живи теперь дальше с ней на совести!

Повернулась и ушла в каюту, а Эдвард дал себе слово проявить мужской характер, не спускать глупой девчонке обиду, но лишь с полчаса выдержал в одиночестве, и спустился к ней, попросил прощения.

Ноэми не стала корить его, грустно молча обняла, но что-то неощутимое осталось между ними, препятствуя их обоюдному счастью, как иногда тянет, мешает носить красивую одежду какой-нибудь косой неудачный шов.

Грустная у них получалась любовь. Если бы они могли разом перешагнуть разделяющие их барьеры и барьерчики, сблизиться окончательно раз и навсегда, чтобы не осталось недосказанного, недопонятого, непрочувствованного вместе, но… Сакс помнил грозовую ночь на берегу у Аскалона, унижение, испытанное тогда, и не хотел повторения, а Ноэми… Ноэми была обычной девушкой, и эта любовь была первой у нее.

И зыбкое равновесие между близостью и отчуждением тянулось, как длится и длится падение во сне, когда ни разбиться, ни остановить замирание сердца, пока не очнешься весь в поту.

И думается, они рано ли, поздно, проснулись бы и вместе посмеялись в конце концов над этим кошмарчиком, но на это просто не хватило времени — нава пришла в Марсель, и пришлось снова надолго прощаться.

Город и порт были битком набиты войсками. Де Во, ожидая неизвестно куда запропастившегося короля Ричарда, собирал здесь тем временем силы против Филиппа Августа французского. Тот, раньше конкурентов вернувшись из Палестины, воспользовался случаем и успел уже прибрать к рукам кое-что из бесхозных континентальных владений английской короны.

Эдвард сразу по прибытии навестил старого друга Шаррона, и тот ему обрисовал вкратце здешнюю политическую обстановку:

— Все, опять началось! Крестовый поход закончен, теперь станут сводить старые, а заодно и новые счеты. Принц Джон засел в Англии, не желает защищать здешние земли. Такое впечатление, что он решил выкроить под шумок себе суверенное королевство в Британии. Говорят, милостив к тамошним баронам: любые вольности, делайте, что хотите! Рассчитывает, видно, что поддержат против брата. А король Дик куда-то как провалился… Сюда пришла галера из тех, что с ним отплыли с Кипра, говорят, с октября после шторма у Корсики его корабля никто и не видел!

— Ну, что, в армию вернешься? — спросил капитан, наливая мальвазию в кубок гостя.

— Нет, ваша милость, не могу сейчас! Понимаете, обет дал за исцеление: не поднимать меч против христиан. Еще два года… Исполню, тогда, пожалуй, подумаю…