Виталий Корягин - Винг

Алан и Хью запасли продуктов в дорогу, на северной окраине города за Сити йоркширцы попрощались с соратниками, повернувшими на Колчестер, и углубились в лес, тянувшийся до Бедфорда. Улицы встречных деревень опустели, жители в зимнюю непогоду сидели либо дома у очага, либо в кабаке за кружкой живительной влаги. А такое заведение было обязательным в каждом селении. Это очень устраивало путешественников — гордые замки норманнов, новых хозяев страны, встававшие иногда из-за деревьев где-нибудь на холме, не привлекали британцев, так сказать, не высшего сорта, саксов и скотта, не ожидавших искреннего гостеприимства от оккупантов. В обителях благочестивые иноки приняли бы с почетом воинов креста, но с некоторых пор Эдвард опасался соискать благодати Божией из рук его слуг. Дескать, от греха подальше, а то, как бы не отлучили ненароком.

Ночевали поэтому в корчмах вместе с простыми разносчиками, подмастерьями, бродячими лекарями и музыкантами. Для соскучившихся по родине в долгой разлуке друзей грубая речь простонародья, их нестройные песни звучали слаще ангельского хора. А когда Алан встретил на ночлеге шотландцев, недавно покинувших горный край и направлявшихся по делам в Лондон, и целый час с ними беседовал на своем языке, Эдвард заметил слезы, выступившие на глазах сурового гэла.

За четыре дня неспешного пути добрались до Шеффилда и остановились на ночевку в таверне "Нож и колбаса". До дома теперь было рукой подать, следующую ночь Эдвард твердо решил провести под отчим кровом. Настроение у рыцаря, везущего домой золотые шпоры — свидетельство, что не посрамил на поле брани честь рода, было праздничным, да и в мошне у него звенело, и когда кто-то из местных поднял кружку с элем за здравие воинов креста, Эдвард ответил, что угощает всех присутствующих во славу доброй Англии и короля Дика.

Под одобрительные крики любителей выпить запенился эль, слуга выкатил бочонок с вином, зашкворчали в очаге лучшие, как сказал хозяин, в городе колбасы, и гулянье затянулось заполночь.

Выпроводив, наконец, за дверь последних наиболее стойких пьянчуг из местных, хозяин запер дверь на засов, и Алан подошел к нему, чтобы поторговаться на десерт и заплатить за приятный вечер. Кругом уже вовсю храпели постояльцы, и никто не заметил, как жадно уставился на тяжелый кошель в руках гэла здоровенный молодой монах, вылакавший сегодня, пожалуй, больше всех на дармовщину. Пара золотых цехинов сверхудовлетворили трактирщика, но привлекли к друзьям излишнее внимание тех, чей интерес часто чреват для путников досрочным окончанием и земного пути.

Утром друзья поднялись затемно. Хозяин хлопотал у очага, готовя завтрак, и на пожелание доброго утра ответил, что дескать, кому утром утро, а кому и еще ночью не рано, и кивнул на дверь:

— Вторые петухи не пропели, как оглашенный монах вскочил. Ну, какое-такое дело может быть у Божьего человека в такую беспросветную рань? И меня разбудил, а я бессонницей маюсь, лекарь говорит, жир душит, так больше и не заснул. Сейчас работника пошлю лошадей покормить, а пока оседлают, и завтрак поспеет.

Когда Эдвард с друзьями занялись яичницей с беконом, трактирщик уселся напротив за стол, поставил на него локти, положил на кулаки три или четыре своих подбородка и вполголоса сказал:

— Не мое дело, сэр, проезжающим советы давать, но не по сердцу мне, если с такими приятными гостями что-нибудь случится после ночлега у меня. Наденьте броню, сэр, вам ведь ехать Шервудским лесом…

— А что там за Корморан завелся? — с интересом спросил сакс, прожевав кусок.

— Хуже Корморана, сэр! Великаны глуповаты, а тот, кто в лесу сидит — умен! Вот уж сколько лет ноттингемский шериф за ним гоняется, стражников положил — не сосчитать, а все без толку…

— Робин Гуд, что ли? Я о нем еще в детстве сказки слушал…

— Да, сэр, Робин Гуд, или, по-иному, Робин Локсли, как он родился на этой речке. Но это не сказка! Никто без его ведома через лес проехать не может. Небогатые люди едут — как и нет никого в чащобе… Но если завелись денежки, лучше и не суйся! Рыцарь ты там, или аббат, или купец — обязательно ограбят. Будешь сопротивляться, так и убьют! Парочку рыцарей — и то прикончили!

— Тут недавно еврей-ростовщик проезжал. Смотреть не на что — сплошные лохмотья, мы думали — нищий. Так его остановили! А к вечеру вернулся из леса привязанным к своему ослу задом наперед! Плакал и твердил, что отняли у него чуть не тысячу цехинов, выдрали тетивой от лука за то, что не признавался, где деньги, а они у него в деревянном седле в тайнике были. По-моему, он рехнулся с горя. Я вот что скажу: — толстяк совсем понизил голос, — у него, у Локсли, везде глаза и уши. Он ведь добычей с кем надо делится и в обиду своих людей не дает, они за это молятся на него. Так вот! Не к добру монах умелся в такую рань!

— Спасибо, друг, — задумчиво сказал Эдвард, — броню мы обязательно наденем…

— Тоже мне, разбойник, — вмешался Алан, — он пожалеет, если нас тронет! Да и что здесь за злодеи? Вот у нас в Шотландии… Взять хоть Колина Мак-Ангуса… Никто не мог пройти…

— Да, — кротко сказал Хью, — мы в курсе, Ал, что у вас в Шотландии и дерьмо вкуснее, чем где-либо.

Эдвард и трактирщик расхохотались, а Алан надулся и перестал разговаривать с лучником.

Кони, отдохнув за ночь, мелкой рысью тропили свежий снежок, выпавший ночью. Бледные перед рассветом звезды чуть вырисовывали ломаную линию вершин леса вдалеке. Запорошенные колеи, чистые, еще нетронутые башмаками, копытами и колесами, тянулись меж пологих холмов. Медленно светало.

Внезапно Алан остановил всех. Звеня кольчугой, слез с седла и склонился над дорогой. Дернув коня за узду, прошел несколько шагов вперед.

Хью спросил нетерпеливо:

— Что там, Ал?!

— Ты у нас, умник, и так все знаешь. Зачем же меня спрашивать?! — огрызнулся еще не отошедший от обиды гэл. Затем сменил гнев на милость. — Следы! Понимаете, здесь снегопад кончился, и они стали видны. Сандалии, и шагает-то как широко! А вот дырки от посоха. Я еще вчера подумал, и зачем бы попу такая дубинища?

— И куда же он несется? — вслух подумал Эдвард.

— В Ротерхем, его не миновать по этой дороге.

Но за милю до города следы свернули на полузанесенную снегом тропку, уводящую в холмы, и скрылись за деревьями.

Путники проводили их взглядами, решили, что монах торопился в какую-нибудь деревню на похороны или крестины, и выкинули его из головы.

В Ротерхеме в рассветном сумраке на площади строился конный отряд человек в пятнадцать. При появлении Эдварда и его спутников от шеренги всадников подъехал их командир — высокий воин на черном коне.

— Прошу прощения, достойный сэр, дозволено ли мне будет осведомиться о маршруте вашего следования? — он приложил два пальца к наушу шлема.