Виталий Корягин - Винг

— Мы не верим тебе, сэр-отцеубийца! Ты сотворил сию "чашу бесовскую"[40]! — ударил посохом в пол прелат. — И при менее значительных уликах преступники шли прямиком на виселицу или костер!

— Представляю, сколько среди них было невинных душ! — невесело рассмеялся Эдвард.

— Не кощунствуй, колдун! Подумай о том, что скоро тебе гореть в адском пламени, отрекись от своего гнусного рогатого хозяина и отдайся на милосердие Божье! — разгневался епископ.

— Не в чем мне сознаваться, ваше преосвященство, я не виновен! Пред Богом клянусь, совесть моя чиста!

— Да как же в это поверить? Такая уличающая находка! Не виновен?! Скажешь тоже! — злорадно усмехнулся тот. — Впрочем, дам тебе шанс. Если здесь, сейчас, в этом зале, двое скажут, что верят в твою невиновность, что ж, тогда пусть тебя судит сам Бог!

— Ну! — епископ встал с кресла. — Найдется ли хоть один доброжелатель у проклятого отравителя?

Взгляд Эдварда затравленно заметался по залу. Что стоит ему раскидать стражу и скрыться? И подтвердить этим свою вину? И окончательно стать изгоем? А если придется убить кого-либо?! Нет, он погиб, все равно, сбежит или останется…

Он уронил голову на руки, решив не сопротивляться, и будь, что будет!

Рядом зазвучал надтреснутый голос отца Бартоломью:

— Святой отец, нет слов, улики против сэра Эдварда тяжки, но я рискну, рискну своей бессмертной душой, поверю в него, как верил всегда. Он не ответит мне злом на добро, не отправит ее в ад! Мальчик мой, посмотри мне в глаза! Ты виновен?!

Сакс преклонил колено перед хрупким стариком. Пусть он погибнет, но хоть один человек сохранит о нем добрую память! Нет, не один! А Алан, Ноэми, Тигран? Эх, если бы друзья были с ним сейчас!

Он прижался губами к руке отца Бартоломью:

— Нет, отец, я невиновен!

— Я верю тебе, сын мой! — старик поверх головы сакса посмотрел через зал, голос его окреп. — Бренда, дочка, ведь вы росли вместе, я учил добру вас обоих… Как можешь ты думать о нашем Эде плохо? Сколько раз в детстве он брал твои шалости и розги на себя? Он любил тебя, а ты прогнала его прочь! Неужто теперь хочешь погубить совсем?

Бренда, как во сне, сделала вперед шаг, второй. Дэн попытался удержать ее, но она отвела его руку, безразлично, как в лесу отстраняют мешающую пройти ветку.

Она подняла глаза на брата, долгую минуту пристально смотрела на него через зал, и Эдвард опять увидел ее такой, как два года назад, когда она сказала, что любит его.

Наконец, Бренда заговорила:

— Я верю ему, ваше преосвященство! Не мог он убить отца! Просто — не мог! Не тот человек!

Она пошатнулась и завалилась набок. Дэн рванулся, хотел ее поддержать, но она мимо его рук опустилась на пол. Отец Бартоломью, семеня, побежал через зал. Эдвард тоже сделал шаг к сестре и ощутил на локтях руки стражников шерифа.

Епископ топтался на возвышении, ожидая окончания этой суеты, наконец, нетерпеливо застучал посохом:

— Не чаял я, что отыщутся… Но изреченное мною да сбудется! Назначаю на завтра Божий суд!

Эдвард увидел. как закрыла лицо руками сидящая на полу кузина, и резко выпрямился над ней отец Бартоломью.

Епископ назначил испытание Эдварда Божьим судом на полдень завтрашнего дня.

Он будет считаться невиновным и полностью оправданным, если возложит ладонь на горящие угли, и продержит ее там, пока не прочитают "Отче наш" и "Верую", и Господь в милости и могуществе своих убережет грешную и бренную десницу раба своего Эдварда от ожогов и ран. Означенное состоится на базарной площади Шеффилда, на помосте, откуда глашатаи читают указы. Так гласил приговор.

Эдварда снова отвели в тюрьму. Ему удалось на несколько секунд приблизиться к сестре, он хотел поблагодарить ее, но она отвела глаза, словно опять усомнилась в нем, а Дэн мрачно уставился на недруга.

После обеда в камеру явился старый священник. Он сел напротив своего любимца, пристально посмотрел на него, пожевал сухими морщинистыми губами и спросил:

— Ну, Эд, мой мальчик, что делать будем?

— Не знаю, отец! Правда, я не знаю!

Эдвард охватил голову руками, долго молчал, затем, подвинувшись ближе к старику, начал распускать шнуровку:

— Я еще не показывал вам, отец! — сдернул с искусственной конечности замшу. — Вот, смотрите! — поднес мертвенно белоснежную кисть к носу отца Бартоломью.

Тот отодвинулся и невольно перекрестился, заворожено глядя на нее:

— Свят, свят, свят! Почему такое?!

— То, что я рассказал на исповеди, правда! Вы же мне поверили тогда!

Священник кивнул, на носу у него выступили мелкие бисеринки пота:

— Поверил, сын мой, да только верить-то — одно, а узреть воочию — иное! Да эдакую длань и на жаровню класть не надо, и так все ясно будет… Ох, грехи мои… Погоди-ка, помолюсь я, авось Господь и надоумит, как поступить…

Эдвард, с отвращением глядя на протез, сказал:

— А как ни делай, все плохо! Левую вместо правой возложить на жаровню? Так ведь и сгорит рука-то! Ну, кто я такой, чтобы Господь для меня чуда не пожалел? Не святой ведь, не праведник! Значит, виновен! Попробовать провести всех? Правая-то, чтоб ее, огня не боится! Ну, положим, оправдают… Да Бога-то не надуешь!

Старик поднял на него бесхитростные глаза:

— Подожди, дай поговорить с Ним, а?

Эдвард сосредоточенно ковырял ногтем известку в пазах между камнями стены, крошил пальцами. Белая рука посерела от пыли, он дунул на нее. Старик раздражал его невозмутимой уверенностью в Божьей поддержке, уверенностью, какой у него самого, увы, отнюдь не было…

Тот наконец повернулся к юноше:

— Ты, Эд, и вправду, считаешь, что твоя машина от Бога?

— Эх, раньше искренне думал, что да, — кивнул сакс. — А сейчас даже и не знаю… Я старался не грешить, как стал таким…

— Значит, решаем: от Бога! А раз так, не беда немного словчить. Мы же не знаем, что Господу угодно. Но если Он — старик поднял палец вверх — пожелает, чтобы все узрели машину, тебе ее не спрятать, можешь поверить!

— Но это же Божий суд! Как здесь жульничать!

Отец Бартоломью лукаво усмехнулся:

— Вот именно, что Божий! Значит, если Господь не дозволит схитрить, так хоть тресни, а не сможешь!

Протянул свою сухую коричневую руку к белой искусственной длани Эдварда, подтащил ее поближе к глазам:

— И что это она такая белая? Не могли покрасить, что ли?

— Краска не держится… — буркнул сакс. — А материал огня не боится, можно греть.

— То есть, как это не держится? — старик пальцем провел по гладкой поверхности. — Вот, я же вижу, запылилась!

— Можно, конечно, подкрасить ненадолго, — сказал Эдвард, — но если потереть, все слезет.

— А нам и не надо надолго! — хлопнул его по плечу отец Бартоломью. — И тереть не станем, побережем! Ну, скажу: Бог тебя хранит! Чем вот только покрасить? Календулой, что ли?