Виталий Корягин - Винг

Возвышенно прошел час, затем пришел отец Бартоломью и, подмигнув Эдварду, присоединился к молитве. Стоя на стальных коленях, рыцарь со злорадным удовлетворением отметил, что привычные к долгим молитвенным бдениям служители культа начали ерзать по камням пола, наконец, не выдержали, встали и вновь предложили очистить душу, сознаться в убийстве, не доводя дело до жаровни, на что сакс настоятельно посоветовал настырным братьям самим попробовать сознаться в чем-нибудь пакостном, чего отродясь не делали, а когда они оскорбились, попросил войти в его положение и понять, что чувствует он, когда ему, невиновному, приписывают столь ужасное преступление.

Бенедиктинцы вникли, покивали сочувственно свежевыбритыми к торжественной церемонии тонзурами, и удалились, оставив Эдварда со стариком.

Подождав, пока за коллегами захлопнулась тяжелая дверь, отец Бартоломью с тревогой спросил:

— Ну, как краска, держится?

— Пока вроде бы ничего, не линяю! — рыцарь покрутил крашеной рукой перед глазами старика. — Во всяком случае, эти ничего не заметили, но то здесь, в сумраке. Как будет там, на улице… А погода? Не дай Бог, дождь, как начнет смывать…

— Солнце вовсю светит, настоящая весна, — сказал капеллан.

В коридоре послышались приближающиеся шаги и лязг оружия.

— За тобой, мой мальчик! — старик повернулся к Эдварду, обнял его, с жаром перекрестил. — С Богом!

Вошли два стражника, встали по сторонам двери.

Меж них заглянул шериф:

— Собирайся, сэр рыцарь, пора. Жаль, что не пожелал избавить себя от мучений. Конец-то все равно один: плаха, да топор! Сам знаешь, благородные избавлены от болтания на веревке, удар, и ты на том свете! Может, одумаешься, не будешь руку-то зря жечь?

— Ладно, хватит объяснять, чем плаха лучше виселицы! Я, так, вообще, предпочитаю смерть от старости… — мрачно пошутил Эдвард. — Чего там тянуть, веди, сэр шериф!

Отец Бартоломью протянул саксу костяное распятие, тот прижал его к груди левой рукой и шагнул за дверь, стражники с лязгом пристроились сзади. В несколько шагов миновав коридор, Эдвард следом за шерифом поднялся по лестнице во двор.

Свежий воздух после тюремного смрада показался рыцарю особенно приятным, и он вздохнул полной грудью. У стены выстроился в шеренгу десяток воинов в одинаковых черных кольчугах и кожаных шлемах. По команде они промаршировали к середине двора, четко вздвоили ряды и Эдвард оказался в середине их строя. Впереди рядом с шерифом пропел рожок, заскрипели петли под аркой, одновременно лязгнуло оружие разом шагнувших воинов, и Эдвард невольно взял ногу. Слитный гул накатился между расходящимися створками ворот. По булыжнику тюремного двора конвой втянулся под арку, и как-то незаметно для себя Эдвард оказался на площади.

Он не ожидал, что соберется так много народа. Люди стояли плотно вокруг помоста, лишь проход к епископскому дворцу ограждала цепь воинов. На помосте кипела деловая суета, там стояли знакомые монахи, палач, похожий в глухом капюшоне на стручок красного перца, сыпал с совка древесный уголь в жаровню, а подручный раздувал пламя кузнечными мехами. Даже солнечный свет не убавил яркости ослепительно-белого огня.

— Совсем кузнеца ограбили, наверняка, и уголь, и мехи, да и совок у него позаимствовали… — невесело хмыкнул Эдвард, вступая на лестницу.

Шериф уже ждал его наверху вместе с трубачом. Поставив рыцаря посередине эшафота, главный страж закона высоко поднял руку. Рядом оглушительно-гнусаво запел рожок.

Эдварду хорошо было видно, как от дворца напротив двинулась к помосту пышная процессия во главе с епископом под балдахином. Струился дымок ладана, торжественно выступал роскошно одетый клир, монахи несли витые свечи, раки с мощами.

В нескольких ярдах от помоста князь церкви остановился, ему сразу подставили кресло, не глядя, сел. Пастырский посох возвышался над его головой, весело перемигиваясь драгоценными камнями с высокой митрой. Мучнисто-белая физиономия с бульдожьими брылями по сторонам жесткого рта выражала непреклонное сознание власти.

— Вот кого бы луковой-то шелухой подкрасить! — мелькнула кощунственная мысль, и рыцарь невольно улыбнулся.

Что-то вроде растерянности на миг смазало суровые черты епископа, и, недовольный проявлением собственной слабости, он пуще нахмурился и поднял пухлую руку с аметистовым перстнем.

Шериф откашлялся, поднес к глазам поданный монахом свиток:

— Сэр Эдвард Винг! Матерью нашей, святой апостольской католической церковью отдан ты на суд Создателя. Сейчас нет над тобой власти людской. С помоста ты сойдешь либо осужденным, либо полностью оправданным. Подойди к жаровне, возложи на горящие угли правую руку и держи ее там время, достаточное для вознесения к Всевышнему "Патерностер" и "Кредо". Коль Господь в неизреченной милости своей пожелает доказать твою невиновность в убийстве тана Альреда, сэра твоего отца, да защитит он бренную плоть твою от ран, ожогов или иных повреждений. Ежели длань твоя обуглится, покроется волдырями, или, паче чаяний, ты сам уберешь ее с жаровни — да будешь ты проклят, отринут от церкви, признан мерзким отцеубийцей и казнен без жалости. Дано в год одна тысяча сто девяносто четвертый от Рождества Христова, апреля месяца, третьего дня, епископом Шеффилдским Жилем де Браозом. Аминь.

Суровый страж читал, близоруко склонясь к свитку и запинаясь на трудных словах, а Эдвард почти не слышал его, жадно вглядываясь в весенний солнечный день. И правда, сегодня не было над ним мирской власти, он устал бояться людей. Но первый раз в жизни он не ощущал и Божьей воли над собой. Ну что еще мог сделать ему Господь? Убить, как убил мать, отца, Иегуду? Все смертны на этом свете… Отправить в геенну, зная, что он всегда старался жить по Его заповедям? Да он на войне насмотрелся на мучения вряд ли уступающие адским! За полчаса, что вчера варил руку, убедился, что любую боль можно вытерпеть, если очень захочешь… Он не желал более жить с оглядкой, прятать любовь, кромсать свое счастье! Буде Господь воистину милосерд, он разглядит веру в его сердце и простит своего своевольного, но честного сына. Ну, а коли Он просто старый изувер, находящий удовольствие в стонах пытуемых на этом свете, в страданиях ада — на том? Что ж, тогда он не хочет такому подчиняться, не желает иметь с Ним ничего общего!

Шериф отступил в сторону. Рыцарь шагнул к жаровне, подручный последний раз поспешно пыхнул мехами и отскочил к краю помоста, юные чистые глаза его горели жадным любопытством. Палач взял Эдварда за правую руку, мельком оглядел ее сквозь прорези красного капюшона, поднял вверх, показывая собравшимся, и тоже отошел.

Сквозь струящийся над жаровней воздух рыцарь различил в толпе верховых Бренду и Дэна в группе местной знати. Черты лица кузины искажал ужас.