Филипп Станиславский - Шёл четвёртый день войны

покуда Еще не в плену,

мой полк запасной за Трёхгоркой

готовит меня на войну ...

"Хр-р-р! Хр-р-р! "- Глухо хрипит впереди, передовая надвигается жутко и неотвратимо ... Кроваво полыхает небо и батальон идет в ночи, вытянув свою колонну на половину версты. Долгий ночной марш заканчивался. И ночная дорога эта - может, последнее, что есть в их жизни.

Перед хутором Дубовый Гай батальон сделал последний десятиминутный привал. Солдаты остались на шоссе, садились прямо на асфальт, не снимая скаток и вещевых мешков. Сидели и полулежали, положив Токаривське самозарядка и ППД до ног, курили, пряча махорочные самокрутки в рукава. Молчали, а кто и переговаривался с соседом, то произносил слова тихо, полушепотом, словно в рассветных сумерках, в этой настороженной тишине боялся проявить себя. В отблесках сел, догорали за горизонтом, темнота казалась особенно густой, в ней не видно было ни глаз, ни лиц, а только неясные очертания человеческих фигур.

Небо кажется черным от тех пожаров, и в этой черноте где-то высоко-высоко гудят бомбардировщики, трудно понять чьи, советские или враждебные; куда они летят, на восток или на запад; очевидно, на запад, там вспыхнули прожекторы, скрещивая свои тонкие лучи; от их мелькание стало светлее на шоссе, видно воронки от бомб и снарядов - будто какие черные пропасти, видно было и всю колонну батальона, растянувшуюся на полверсты. В этой мерцающей темноте колонна совсем не напоминала боевую единицу, полнокровный батальон, а так, какая беспорядочная толпа одинаково одетых и очень уставших людей.

Впрочем, уже не совсем полнокровный. В одной из воронок закопали семеро бойцов и младшего командира. Пятеро солдат засыпали воронку торопливо, комья земли падали на голенища сапог, неприятным могильным шорохом рассыпались по гимнастерках убитых; дольше всех оставался не засыпанным младший командир. Казалось, тело его все время всплывала вверх, пока над могилой не стал вырастать невысокий земляной холмик. С обочины принесли несколько камней и выложили в головах. Ни креста, ни звездочки, ни имен на фанерной дощечке, а лишь четыре серых дорожных камня ... Засыпали торопливо и побежали догонять батальон.

Погибли эти семеро и младший командир не в бою; совсем глупой, нелепой смертью, впрочем, на войне это обычное дело; над дорогой неожиданно появился вражеский штурмовик и обстрелял колонну из пушек и пулеметов. Он летел низко, солдатам даже казалось, что видели лицо летчика. Странным было то, что никто не слышал шум его мотора и не видел самолета, то вдруг вырос над колонной и солдаты, устало шагали асфальтом, были захвачены врасплох. Попадали уже тогда, когда снаряды и пули ударили по дороге ...

Так и шли всю ночь, а под утро уже невмоготу - скорее бы привал. Казалось, ничего больше в жизни не нужно, кроме отдыха, пусть и коротенького. Хотя бы на полчаса плюхнуться на землю, извлечь ноги и покурить по-человечески, не на бегу, не скрываясь, а со вкусом, не спешить выдохнуть то дымок, а подержать его немного в груди, чтобы продрала по-настоящему.

... Благословлялось на свет. Рассвет обещал покой, горячее варево ротной кухни, короткий сон.

Слипались глаза, в голове туман, ноги, как чугунные, волочишь их по асфальту зарубежной дороги. Батальона что, бредет себе неторопливо, а Пашке-москвичу в боевом охранении выпало нестись от хвоста колонны в голову. Не успеешь отдышаться в окопчике ста метрах от шоссе, а батальон уже миновал твой окопчик, ты опять ноги в руки и вперед, бегом, бегом вместе с напарником ... А в окопчике также не отдохнешь - смотри, смотри по сторонам, не затаился где противник. Хорошо, хоть по шоссе наперегонки с батальоном бежать приходилось, а не целиной. Ну, тут благодарить противнику нужно, чтобы им всем, хохлам проклятым, ни дна, ни покрышки! - Обочины с обеих сторон шоссе сплошь минами усыпано, занимайся куда ногу ставишь! А заденешь мину, мигом стопы избавишься, а то и всей ноги до колена! Некоторые хитрецы так и делали, чтобы от войны отделаться. Только таких военный трибунал быстро в чувство приводил.

Вот и сейчас, рассвет уже зарожевив на востоке, вместе с напарником обосновался Пашка в окопчике. Минут пятнадцать-двадцать будет двигаться мимо батальонная колонна, а ты сиди и виддихуйся от предыдущей перебежки из хвоста батальона в голову. И смотри, чтобы какой гад не подобрался слишком близко. О коварных диверсантов, ножами вырезают целые роты, говорили второй день подряд.

Когда той субботней ночью ворвались в первое освобожден от националистов село, думая, что будет бой и угостят они супостата свинцовой пулей, хохлов там уже не было, брызнули они пятками. Зато в каждом доме было вдоволь мин и душ тридцать из батальона отправились к праотцам, попытавшись получить трофеи. От того села верст пятнадцать уже прошли, а все линии фронта твердой не было. Советские части вклинились, кто ближе, кто дальше, а в промежутках рыскали диверсионные отряды националистов, по ночам тайком вырезали секреты и снимали часовых. И исчезали, пользуясь проходами в минных полях, которые здесь были сплошь, красноармейцы же могли передвигаться только в заранее определенных противником коридорах. Конечно, потом, чуть устаканится всего, эти мины поснимают те, кто оставался в тылу, однако ощущения в передовых частях было не очень бодрым, хотя и пытался комиссар преподнести его призывами об интернациональной помощи, о международной солидарности, Мировой революции и освободительной миссии Красной Армии . Поэтому и шли сейчас с соблюдением всех требований Боевого устава пехоты - с дозорами, с главной, боковыми и тыловой залогами. Хорошо, хоть передовые части, танкисты, мотопехота, - третий день слышать, как грохочет бой впереди - оставили после себя эти окопчики вдоль дороги. Окопчики оборудовали не от широкой русской души, пинали их на привалах от жестокой необходимости, очевидно, диверсионные отряды не давали покоя передовым частям на марше и на привалах. А первые два дня вообще приходилось пузом голую землю греть, открытый со всех сторон лежишь, шар ожидаешь. И особенно страшно было по ночам в сторожевой заставе, когда ожидаешь пулю в спину, а как ни повернись, а глаз на затылке все равно никогда не будет. А вот когда марш ночной, то тогда еще труднее приходится, особенно, когда в боковой дозор попадешь, бегать тебе всю ночь и на привалах, малых и больших, не очень-то отдохнешь. Вот на сегодняшний ночной марш и поставил ротный рядового Павла Петрякова в боковую походную залог.

Едва Пашка отдышался, с напарником обосновался в окопчике, самокрутку в кулаке зажал, дымком себя побаловать, как в глазах потемнело, небо предрассветное вдруг перевернулось с стати и оказался Пашка лицом в землю на дне окопчика. Чем-то тяжелым стукнуло по голове, и сразу - будто землю из-под ног вырвали, а перед глазами засветились бесконечные многоцветные круга. А потом ни цветных колец, ни падения, ничего. Очнулся Пашка за минуту, или меньше. Шея стала чего бы деревянной, не вернуть ее никак. Его напарник уже оседает рядом с булькающие звуки в груди и то темное льется по гимнастерке, расплывается пятном на спине. И торчит у него под левой лопаткой черное рукоять чужого ножа.