Владимир Потёмкин - История димломатии, том 1

Итак, в Мюнхенгреце царя постигла неудача. Отныне он знал, что Австрия будет попрежнему противиться русской по­литике продвижения к проливам.

Само собой возникал вопрос и о другом партнере. Этим дру­гим партнером, несравненно более сильным, могла быть только Англия. Но прошло 11 лет после Мюнхенгреца, пока Николаю показалось возможным попытаться снова заговорить о Турции, как о «больном человеке», — и на этот раз именно с Англией. До тех пор, при Пальмерстоне, это было абсолютно немыслимо — даже до того конфликта, который возник из-за отказа в агремане для Стрэтфорда-Каннинга.

Уже с начала 30-х годов, — а особенно после Ункиар-Искелесси и проникших в Англию смутных слухов о разговоре царя с Меттернихом в Мюнхенгреце — в английской правящей верхушке, как и в широких кругах крупной буржуазии, наметилось два течения по вопросу о Турции и России. Представителями одного были известный публицист, основатель «Лиги борьбы против хлебных законов», приверже­нец свободы торговли Ричард Кобден и член парламента Джон Брайт; представителем другого — лорд Пальмерстон, за кото­рым шло подавляющее большинство в парламенте и вне его. Кобден неоднократно излагал свои воззрения в речах, статьях и в специальной брошюре «Россия» («Rossia»), выпу­щенной в 1836 г. Эти воззрения сводились к тому, что в русско-турецкие отношения не следует вмешиваться ни дипломати­чески, ни в особенности вооруженной рукой.

Если даже предположить, что Россия утвердится в Констан­тинополе, от этого ни английская промышленность, ни торго­вля, ни судоходство ничего не потеряют. Русские не могут эко­номически конкурировать с англичанами, и Англия будет по-прежнему главенствовать во всех странах Леванта. А что в Кон­стантинополе будет русская полиция, то это скорее благо­приятное обстоятельство. Порядка и безопасности будет боль­ше, чем при полиции турецкой. Не ведя с Россией дипломати­ческой борьбы, можно заключить с ней выгоднейшие торговые договоры. А больше ничего для Англии и не требуется.

Пальмерстон и его пресса не переставали резко нападать на взгляды Кобдена и его друзей. Для Пальмерстона и большинства не только консерваторов, но и вигов (в рядах которых чи­слился и он сам) пустить Россию в Константинополь значило спустя несколько лет увидеть ее в Индии. Охрана всеми ди­пломатическими и военными средствами как Турции, так и Пер­сии от поглощения их Россией признавалась прямым долгом и основной задачей британской политики. Для Англии поте­рять Индию значило бы уподобиться Голландии или Бельгии. Борясь против царских происков и завоевательных стремле­ний в Турции, Пальмерстон и его единомышленники боролись, по их мнению, за существование Англии как великой державы. У английского министра явилась мысль: «расширить» Ункиар-Искелесский договор путем «включения» в него всех ве­ликих европейских держав. Другими словами, если отбросить намеренно запутанный дипломатический стиль, Пальмерстон желал уничтожить Ункиар-Искелесский договор и гарантиро­вать неприкосновенность турецких владений подписями не толь­ко России, но и Англии, Франции и Пруссии. Пальмерстон даже затевал с этой целью конференцию в Лондоне. Николаю удалось сорвать конференцию, но маневр Пальмерстона ставил царя в затруднительное положение. Однако царю опять повезло: французская дипломатия начала явно и даже демонстративно поддерживать египетского пашу. Со времени вступления Тьера в кабинет стало ясно, что французская дипломатия стремится в той или иной мере наложить руку на Сирию, а если дело пой­дет на лад, то и на Египет. Пальмерстон был этим недоволен. Во-первых, он ни за что не хотел упрочения французского влия­ния в Египте и Сирии; во-вторых, новое выступление Мехмеда-Али давало Николаю право, на точном основании Ункиар-Искелесского договора, вмешаться в турецко-египетский кон­фликт и даже занять Константинополь. Пальмерстон немед­ленно принял меры. Через австрийского дипломата в Лондоне, барона Неймана, он уведомил Меттерниха, что решил бороться против намерения французов, уже завоевавших Алжир, за­брать еще и Египет и «изгнать Англию» из Средиземного моря. Тотчас же заработала австрийская дипломатия, которая дала знать в Петербург о заявлении Пальмерстона. Николай I увидел благоприятный случай войти в контакт с англичанами по турецко-египетскому вопросу, изолировать ненавистную «революционную» июльскую монархию с «королем баррикад» Луи-Филиппом и разбить то соглашение между Англией и Фран­цией по всем основным дипломатическим вопросам, которое так искусно установил Талейран во время своего четырехлетнего пребывания в Лондоне (1830—1834 гг.) в качестве посла. За спиной Тьера начались секретные переговоры между «восточ­ными монархиями», — как тогда принято было обозначать Россию, Австрию и Пруссию, — и Пальмерстоном. Ничего об этом не зная, Тьер постарался в июне 1840 г. при посредстве французского посла в Константинополе, Понтуа, настоять на удалении великого визиря Хозрева-паши, считавшегося став­ленником Николая и ярым врагом Мехмеда-Али.

В ответ на это 15 июля 1840 г. в Лондоне было подписано соглашение между четырьмя державами — Англией, Австрией, Пруссией и Россией. Это соглашение справедливо расценивалось Марксом как попытка возоб­новления Священного союза против Франции

Руководящие министры Луи-Филиппа, Тьер и Гизо, были возмущены не только содержанием этого соглашения, всецело направленного против египетского паши и в пользу султана, но и тем, что оно заключено было втайне от французов. «Я все­гда был сторонником союза Франции с Англией, — зачем вы разбили этот союз?», — сказал Тьер английскому послу Бульвер-Литтону, узнав о соглашении 15 июля.

Николай ликовал. Русский посол в Лондоне Бруннов, ди­пломат умный и наблюдательный, имел, однако, вреднейшую, чисто царедворческую манеру доносить в Петербург не то, что в самом деле происходило, а то, что было желательно и приятно царю прочесть в его донесениях. Так, он безмерно преувеличил в своих докладах значение дипломатической победы, одержан­ной Россией над Францией 15 июля 1840 г. И Николай, сбивае­мый с толку Брунновым, стал с тех пор воображать, что отно­шения между Францией и Англией безнадежно испорчены и что теперь можно подумать и о том, чтобы в удобный момент столковаться с Англией один-на-один. Николай пробовал осуществить эту мысль. Он велел передать Пальмерстону, что если Франция объявит Англии войну, то он станет на сторону Англии. Яростная кампания французской печати против Анг­лии, внезапно развившаяся по явному наущению со стороны Тьера, казалось, вполне подтверждала уверения Бруннова, что отныне можно ждать возобновления хороших отношений с Анг­лией и рассчитывать на них. Пальмерстон, казалось, направил весь свой боевой темперамент против Тьера и против Гизо, сменившего Тьера на посту министра иностранных дел (в том же 1840 г.). Но одновременно он ловко использовал за­блуждение царя, для того чтобы воспрепятствовать возобно­влению в 1841 г. Ункиар-Искелесского договора, восьмилетний срок которого как раз пришел к концу.