Анатолий Лернер - Город двух лун

Пустыня была всё такой же, как два тысячелетия назад. Не было только Иоанна, и шатра бедуинов.

— Что скажешь? — Спросил Игорь Брониславович Антона, а тот устало пожал плечами и отмахнулся.

— А ты что скажешь? — спрашивал писатель у Женьки.

— Скажу, что в память о бедуинах, у меня остался кусок гашиша.

— Ты хочешь сказать, — что пронесла его сквозь… — писатель напрягся, и развёл руками. — И что?.. он с тобой?

— Вот он, — и Женька протянула целую плитку.

— Невероятно! — Обрадовался писатель и отломил от плитки немного.

— Это мне поможет осмыслить наше путешествие и те слова, что произнёс Иоанн, — и писатель приложил палец к губам.

Когда вернулись в гостиницу, писатель нарушил молчание. Он подошел к Антону и, склонив голову перед учеником, сказал:

— Благодарю. Это невероятный опыт. Его стоило пережить. — Он направился к своему номеру, а потом оглянулся и сказал:

— Пробуждение было лёгким и неотвратимым. Знаете, Антон, ощущение и теперь такое, что краски в нашем мире значительно померкли.

— Вам понравилось, учитель? — Спрашивал Антон тоном, за которым чувствовался подвох.

— Да, — сказал Игорь Брониславович. — Вы — Гений. А что? Что-то не так.

— Дело в том, что генератор украден вместе с другими вещами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что возможно, он не имеет к этому никакого отношения.

— Как это?

— Меня интересует вопрос: где всё это время была Мария.

— Так вот, что вас всё это время беспокоило! — Сообразил писатель. — А нельзя ли немного подробней?

— Извините, Борислав… — заплетающимся языком произнесла Женька, — Я умираю спать…

— Конечно, конечно. Спать. Теперь — спать. Все устали. Слишком много впечатлений. Левиты, ессеи, Иисус, Иоанн, пророчество Захарии. Пропавшая Мария. — И писатель скрылся за дверьми номера.

Женька заснула на ходу. Антон подхватил её на руки, занёс осторожно в номер, и бережно положил на кровать. А сам, приняв душ, включил компьютер, и зашёл на имэйл.

******

Утром они снова встретились в кафе. Во внешнем облике писателя произошли некоторые изменения. Он вышел в кипе. Под глазами были синяки. Его несколько покачивало.

— Простите, — извинился он, — сам назначил встречу, и сам же опаздываю. Я не спал всю ночь, и сожалел, что не поверил вам раньше. Это путешествие перевернуло всю мою жизнь. Боюсь, я утомил своими признаниями бедную Марию.

— Как? Вы видели её? Что? Где она была?

— Сказала, что была за валуном, когда мы все куда-то пропали. А потом заснула и видела во сне нас, и нашу встречу со старцем.

— Вот это номер, — произнёс Антон.

— Да, — крякнул писатель.

— А что, осознавать себя левитом, тоже не хило, не так ли, князь? — Игриво спросил Антон, и учитель развёл руками:

— Не привычно, как-то. Но начинать когда-то надо.

— Привыкнете. А я, пока вы общались с Марией, попытался кое-что разъяснить для себя, — сказал Антон — подвигая ноутбук. — Поможете?

— Попробую.

— Кажется, всё это можно назвать обвинением Павла в убийстве брата Иисуса. — Сказал Антон, ставя перед учителем ноутбук.

— Я рад, что ты нашёл это тоже. — Устало произнёс писатель. — Но хочу тебе напомнить, мой друг, что ессеи вынесли Павлу весьма определенный приговор.

— Да, учитель, я помню: разоблачать «лжеца», но разборок не устраивать. Иисус, дескать, сам с ним разберётся. А вообще, я должен признаться, что вы вовремя об этом напомнили.

— Что, велико искушение? — хохотнул писатель, и глаза его заблестели, точно их промыло слезой. — А если нельзя устраивать разборок, то, хотя бы постараться понять: что такое вытворил Павел, что потребуется вмешательство самого Иисуса, для исправления его дел? А? Мой друг? Опустите наставления левитам, и устав для судей общества. Что там дальше?

— Об очищении водой, о субботе, как соблюдать её по закону. И устав поселения городов Израиля, и правила, как следует отделять чистоту от нечисти, и учение о святом и мирском.

— О правосудии…

— Есть. «О правосудии». — Сказал Антон, находя нужную страницу текста в ноутбуке.

— Правосудие всякому, кто отвергает Первых и Последних Аронидов.

— Это было сказано Павлу лично:

— Тем, кто принимали скверну в своё сердце и поступали в строптивости сердца своего. Нет им удела в доме Учения!

— Дом Учения — Эзотерическая школа Кумрана «Дамаск», центр полготовки Делателей Закона — ессеев.

— Каков суд их товарищам, — читал Антон, — тем, которые отвратились вместе с людьми насмешки, так и они будут судимы, ибо говорили непутное о праведных законах и презрели Завет и договор, которые установили в земле Дамаска, — читал Антон.

— А это — Новый Завет! И не будет им и их родам удела в доме Учения! И со дня кончины Наставника общины…

— Йакова, — сказал писатель, — брата Иисуса, Первосвященника Иерусалимского Храма. — Антон кивнул, и продолжил читать:

— До конца всех людей войны, — прочёл он и посмотрел на писателя, а тот пожал плечами, и спросил:

— Люди войны? Дети Тьмы, слуги Велиала, киттим. Те, кеми окружил себя Савл, — сказал Антон.

— Те, кого призвал на помощь первосвященник Анания.

Игорь Брониславович сидел неподвижно, и что творилось в душе у него, одному Богу было известно. Когда же он заговорил, Антон был крайне удивлен его словам.

— Антон, неужели ты не понимаешь? То, чем мы сейчас занимаемся, называется подтасовкой.

— Учитель! — Попытался возразить Антон, но писатель перебил его.

— Согласись, — мягко сказал он, — здесь сказано «Лжец», а не Павел.

— Учитель, вы ведь сами назвали лжеца по имени.

— Неужели?

— Представьте себе.

— Уверяю тебя, ты сам это сделаешь в другой раз, и даже не заметишь. И, Антоша, у меня к тебе большая просьба. Не называй меня больше учителем, — он развёл руками, — как друга прошу.

Антон понимающе кивнул, и молча ткнул пальцем в компьютер. Писатель прочёл:

— И покаявшиеся в преступлении… покаявшиеся в умерщвлении Йакова, хранили Завет Божий, тогда как Павел настаивал на своём.

Сердце заныло и застучало с перебоями. Писатель прислушался к голосу Антона. Он не понимал смысла, он просто слушал слова, произносимые учеником.

— Внемлет… Бог… их словам… и услышит… и будет… написана… памятная книга… ради богобоязненных… ради почитающих Его имя… пока не откроется… восстанет… спасение… справедливость… для богобоязненных…

— Пусть принесут воды, — заплетающимся языком произнёс писатель, и Женька подбежала к нему с бутылкой воды и упаковкой таблеток.

— Сердечные, — сказала она. — Мама положила в дорогу.

— Спасибо маме, — сказал Игорь Брониславович, и проглотил таблетку. Он был бледен, но не переставал улыбаться.