Александр Маркьянов - Период распада часть 4 (СИ)

Первым не выдержал генерал, он отвернулся, хотел позвать Бадаева и что-то ему поручить, но не для того, чтобы он это сделал — а для того, чтобы просто почувствовать рядом с собой какого-то своего человека, не быть одиноким. Он отвернулся, ища глазами Бадаева, голос которого он только что слышал рядом, взгляд генерала скользнул по людям, по разворошенному двору, и вдруг…

Боже!

Человек в штатском, с приколотой карточкой пропуска стоял у бронетранспортера и не отрываясь смотрел на него. Он знал этого человека, хотя предпочел бы забыть, не знать… столкнуть это безумие в самые дальние тайники памяти, запереть их на сто замков, чтобы больше никогда и никак они не посещали его. Но это был именно он, человек из Грозного, постаревший, но все же он, стоявший и смотревший на него — он стоял, смотрел, и в глазах его тлело пламя.

Какое-то время он держал его взгляд, а потом повернулся и скрылся за бронетранспортером.

Что делать?!

Можно было бы кликнуть Бадаева или Мугуева и приказать схватить этого человека, сказать, что это террорист или координатор, или связник террористов, что угодно сказать, только бы они его схватили. Потом пытками заставить его заговорить… господи, какими пытками, этот человек будет молчать, его надо просто убить. Убить и все… и наплевать, что за ним придут другие и третьи… наплевать, что он продался, и дьявол явился за товаром.

Время платить по счетам…

Но самое главное — здесь был Чернов. Проклятый Чернов, он все сразу поймет… узнает. Рано или поздно… кто-то из них уничтожит другого.

Иногда генерала посещала мысль, что Чернов знает.

— Товарищ генерал…

Голос пробился в мозг через нарастающий шум в ушах — как при аварийной посадке…

— Потом… — отмахнулся генерал

Украдкой глянул на Чернова — и с ужасом заметил, что тот неотрывно смотрит туда же, куда смотрел он сам, Проносов, в сторону астматически пыхтящего старым движком бронетранспортера.

Остаток дня у генерала получился скомканным. Сначала доложил ситуацию заместителю директора ФСБ, курирующему вопросы борьбы с терроризмом, получил от него похвалу, означавшую, что еще какое-то время его трогать не будут. Еще вчера он бы обрадовался — а сейчас ему было не до этого. Потом поговорил по телефону с представителем президента по региону, тот был в отпуске, в Швейцарии. Потом наскоро, не вчитываясь, подписал документы, которые ему подсунул адъютант — в числе их было такое, что волосы дыбом, проблема всех руководителей — порой подписывают документы, не читая. Зашла Кристина — у генерала и впрямь был "бес в ребро", иногда не по разу в день они работали с секретными документами, а сейчас генералу было не до нее, и он грубо отправил ее из кабинета. Потом — достал из тайника в диване — в сейфе держать не рисковал — бутылочку настоящего дагестанского коньяка, не отравы, а того, что для себя и для друзей гонят. Хлебнул прямо из горлышка — не помогло. Не отпустило…

И ничего удивительного не было в том, что когда они сворачивали на освещенную, заасфальтированную улицу коттеджного поселка, где был и коттедж генерала — генерал, ехавший в Субурбане увидел, как когда машина начала поворачивать во двор, в припаркованном на противоположной стороне улицы салоне черного Мерседеса что-то вспыхнуло.

— Внимание! Опасность, машина слева! — это заметили и охранники

— Отставить — сказал генерал — стойте.

Несмотря на приказ генерала Субурбан все же въехал во двор, замыкающая кортеж машина осталась на улице, блокируя подход к дому. Ворота закрылись, вооруженные автоматами бойцы службы физзащиты ФСБ окружили кортеж.

Генерал вышел из машины.

— Я прогуляюсь. Никому за мной не ходить.

— Но товарищ генерал… — начал старший смены.

— Кто генерал, вы или я? — расчетливо психанул генерал — это не по вашему уровню допуска! Гости из Москвы пожаловали! Стоять здесь, а то пожалеете, что на свет белый родились, вашу мать! Исполнять приказ!

Решительным шагом генерал пересек двор, вышел на улицу через калитку, сильно хлопнув дверью.

Капитан ФСБ, отвечавший за охрану генерала, до крови закусил губу. Дело было гнилое, и случись что — отвечать ему.

— Барсов!

— Я

— Бери винтовку. Лезь на крышу.

— Есть.

— Тищенко.

— Я

— У тебя к пулемету есть ночник?

— Так точно.

— Ставь и лезь следом. Подстрахуешь. Остальным готовность!

Мерседес — новенький, только в прошлом году пошедший в серию шестисотый — стоял на обочине, не включая фар, свет от уличных фонарей переливался на причудливо изогнутых гранях кузова, играя. Навстречу генералу распахнулась дверь. Передняя пассажирская.

Генерал решительно сел в машину, дверь захлопнулась за ним на электродоводчике, стоило только тронуть, увесисто и солидно, даже звук тут был солидный, значительный.

В машине был только один человек. На первый взгляд. Генерал, не стесняясь, обернулся, сунулся, проверил, нет ли кого на заднем сидении или между сидениями. Человек, сидевший за рулем каркающе расхохотался.

— Там никого нет.

— Проверить не помешает… — ответил генерал

— Зачем? Ты же наш друг. А друзей не надо убивать. Их надо беречь.

— Что тебе нужно, Гоги? — спросил генерал — ты хочешь еще раз испытать свою судьбу? Ты мертв — к чему ты вернулся сюда.

Человек снова засмеялся — он был таким же жизнерадостным и тогда… в Сухуми, когда они взяли его. И в Грозном он тоже веселился…

— На твоем месте я бы задал другой вопрос, друг.

— Какой же?

— Если жив я — то не может ли так получиться, что жив амер. А это важно… очень важно для тебя, дорогой…

Нет большей глупости, чем оголтелый национализм, когда свои — всегда друзья, а чужие — всегда враги. Национализм нужен — но другой, не такой. Свои оборотни — в разы страшнее самых страшных из чужих.