August Flieger - Чужой 1917 год

Особенно резкий порыв ветра заставил меня поежиться — хорошо, что матушка заставила меня поддеть под китель безрукавку из козьего пуха. Мне еще простудиться не хватало!

Незаметно для себя, я дошел до Публичной библиотеки, которая размещалась в доме Пашкова, и остановился в нерешительности.

И куда бедному подпоручику податься? Разве что, в Александровский Сад, потом пройтись до Исторического музея и направо на Красную площадь? А там, у памятника Минину и Пожарскому — стоянка извозчиков.

Решено!

Итак, на чем я там остановился? Папа — молодец, а шашка — нахрен не нужна?

М-да… Глубока и извилиста мысль русского офицера, который к тому же и российский юрист…

Итак, что меня ожидает на новом месте службы?

Скорее всего, что очередной геморрой — в переносном смысле этого слова. Запасные части, по воспоминаниям современников — это редкостное болото. Старшие офицеры — сборище посредственностей, унтера — редкостные садисты, солдаты — угрюмое быдло, снабжение — в целом хреновое.

Мечта идиота!

Теперь опять, почему-то, начинаю думать, что фронт — это наилучший выход… Как вспомню пополнение, которое мы получили после взятия Штрасбурга, сразу хочется сначала напиться, а потом — застрелиться!

Можно и наоборот — сначала застрелиться… А ведь мне наверняка придется со всеми этими запасниками возиться! Типа, 'сено-солома-шагом-марш' и учить с какой стороны за винтовку держаться!

Ладно! Поживем- увидим!

Сейчас возьму 'лихача' и за Генрихом — на Грузинский!

Поедем в ресторан праздновать мое новое назначение. Надо только подобрать что-нибудь на первом этаже и без ступенек, чтобы и на костылях можно было войти.

Ну вот, я и прибыл к новому месту службы.

Покровские казармы, построенные еще при Павле I, и в прошлой жизни поражали меня своей монументальностью: мощный восьмиколонный портик увенчан массивным фронтоном с изображением двуглавого орла. Здесь и дислоцируется запасной батальон 8-го Московского гренадерского полка.

Дежурный унтер-офицер объяснил мне, как найти батальонного адъютанта, и я, пройдя по длинному сводчатому коридору, вошел в канцелярию.

В узкой, плохо освещенной комнате двое: чубатый писарь в звании ефрейтора и уже знакомый мне поручик Юванен.

Поздоровавшись, предъявляю свое предписание.

— О-о! — Вскидывает брови батальонный адъютант. — Отчен ра-ад, што-о и-именно фы тепер пу-утете у на-ас слу-ушить! Приса-ашифайтес! Хо-отитте тча-аю?

Блин! Теперь придется привыкать к чухонскому выговору такого нужного человека, как Юванен. До этого мы встречались трижды, в связи с выдачей жалования, но тогда общение ограничивалось двумя-тремя общими фразами. Вообще-то понятно почти все, что он говорит, только некоторые слова трудно разобрать из-за сильно искаженного произношения.

К концу нашего недолгого, но чрезвычайно информативного разговора, я уже почти приспособился правильно понимать своего собеседника.

Юванен объявил, что я буду назначен командиром 4-ой роты. Сие знаменательное событие произойдет сразу же, как только командир батальона — подполковник Озерковский, подпишет соответствующий приказ. Но произойдет это не скоро, так как начальство имеет обыкновение появляться не часто и не раньше, чем к обеду.

Рота под командованием фельдфебеля только три дня назад прибыла из Сокольнических казарм, где и была сформирована из учебных команд. Унтер-офицеров крайне мало — по одному на взвод. Кроме того, я буду единственным офицером в роте, так как младших офицеров в батальоне нет, и не предвидится. Вооружение получено согласно штату, вот только это не карабины, а пехотные трехлинейки старого образца с гранеными штыками..

Вывалив на меня весь этот ворох информации, поручик, видя мое обалделое состояние, вежливо поинтересовался:

— Е-есчо тча-аю?

* * *

Н-да… Начальничек у меня, оказывается, чудненький.

В нехорошем смысле слова.

Если кратко: болванус напыщеннус вульгарис, хоть архетип с него пиши. Холеный, самодовольный, холерик с возмущенными глазами навыкат и подкрученными усами как у Вильгельма II.

Явился дражайший подполковник уже в пятом часу вечера. Поздоровавшись и выслушав мой доклад, он первым делом посоветовал мне отращивать усы, дабы полностью соответствовать традициям столь славного полка. Потом, не глядя, подмахнул приказ о моем назначении и отбыл 'в оперу', на прощанье, осчастливив нас с Юваненом откровением, что 'с этим быдлом надо построже!'

Судя по отнюдь невосторженному выражению лица батальонного адъютанта, подполковник и для него не был его любимым начальником.

— Флатисла-ав Йу-урьефитч, претпочета-ает комантофать фесьма-а лаконитчно-о! — С иронией произнес поручик, заметив мой задумчивый взгляд.

Позже, Юванен со всей возможной политкорректностью, в сжатой форме познакомил меня с некоторыми страницами из личной биографии Озерковского.

Сей замечательный тип, был незаконнорожденным сыном князя Любомирского. Окончил пажеский корпус и стал служить в лейб-гвардии Кексгольмском полку. В самом начале Мировой Войны под Алленштайном, от близкого разрыва, тогда еще штабс-капитана Озерковского, контузило и поцарапало осколком ухо. После чего он впал в прострацию и два месяца мычал и закатывал глаза, а когда заговорил, обнаружилось, что бедняга подхватил синдром 'фронтобоязни': даже от звуков далеких разрывов у него начинался нервный тик. Начальство услало героя в тыл, адъютантом запасного батальона того же Кексгольмского полка, предварительно наградив его орденом Св. Владимира 4-й степени. В 16-ом году Озерковский стал капитаном, а полгода назад получил под командование наш запасной батальон, при переаттестации из гвардии, став подполковником.

Службой в Москве Владислав Юрьевич тяготился, так как считал ее понижением, отчего старался появляться в части как можно реже.

Вот такая история.

На этом мы с поручиком Юваненом распрощались, под предлогом того, что уже вечер, а необходимые для моего вступления в должность формальности могут быть соблюдены не ранее чем завтра.

На следующий день, приехав 'на работу', я первым делом уселся подписывать целую пачку бумаг, врученную мне батальонным адъютантом: списки, приказы, ведомости и тому подобная макулатура.

По завершении бюрократических процедур, мы напились чаю из начищенного пузатого самовара, и Юванен отправил вестового в мою новообретенную 4-ю роту с приказом фельдфебелю: явиться пред очи командира'.

Я внимательно разглядывал человека, которому теперь предстояло быть моей правой рукой: чуть выше среднего роста, крепкий, с неподвижным вытянутым лицом. Под длинным крючковатым носом — короткие густые усы. Внимательные с прищуром глаза смотрят жестко. И для полноты картины — три Георгия на груди.