Борис Гринштейн - ЗЕМЛЯ ЗА ОКЕАНОМ

Министр иностранных дел и коммерции граф Румянцев 2 августа 1808 года обратился с рапортом к Александру I оплатить жалованье и все расходы Хвостову и Давыдову, в том числе, связанные с бегством из Охотска в Санкт-Петербург, в сумме 36 тысяч рублей … за счет вещей, награбленных у японцев. Граф просил императора:"Сие полученные вещи хотя поступили без цены и какая выручка из них последует хотя теперь еще и неизвестно, но уповательно, что из главных статей: пшена японского, напитка саги и из чего-нибудь другого выручиться столько, чтобы вознаградить то жалованье, которое ныне их удовлетворить должно".

О результатах своего ходатайства перед Александром I 9 августа 1808 года граф Румянцев сообщал морскому министру Чичагову:

"…Его Императорское Величество повелеть изволило сего дела (имеются ввиду набеги на японские селения) им в вину не ставить; и вместе с тем изъявил высочайшее соизволение, чтобы за время бытности их в сей экспедиции удовлетворены они были жалованьем на счет вывезенных ими японских вещей и товаров… Жалобы помянутых офицеров на жестокие с ними поступки начальника Охотского порта Его Величество повелел передать по принадлежности рассмотрению Вашего ведомства с тем, чтобы вы в первой декаде изволили доложить о сем Его Величеству".

Комендант порта Охотск Бухарин к тому времени со службы был уволен, но он оставил список награбленных у японцев вещей, конфискованных на "Юнона" и "Авось" в 1807 году. В этом перечне 173 наименования товаров. Из основных изъятых "трофеев":

- пшена белого без мешков чистого - 2283 пудов и 26 фунтов;

- солоду - 11 пудов и 5 фунтов;

- соли - 266 пудов и 36 фунтов;

- саги мерой(напиток слабый) - 100 ведер;

- тож в бочонках - 16 штук.

Правда, в своей жалобе Хвостов указывает, что груз "имел от трех тысяч двухсот и до трех тысяч восьмисот пудов сорочинского пшена, разных шелковых и бумажных материй, до пятисот ведер японской водки, лучшей лакированной посуды, до трехсот разных книг, …из товаров на сто тысяч рублей едва ли найдется и половина целого, все разграблено, переломано и вряд ли есть какое-нибудь состояние людей в Охотске, которые бы не имели японских вещей".

Совершая свои пиратские набеги на японские селенья, Хвостов захватил "в плен" нескольких японцев, которых затем выпустил на волю, за исключением двоих - Сахээ и Накагава Городзи, которых вывез в Охотск. Этим Хвостов создал головную боль даже Александру I.

Первым забил тревогу Сибирский генерал-губернатор Пестель, который 20 мая 1809 года направил в Санкт-Петербург "Записку о японцах в Охотске."

Однако Петербург не спешил с ответом и генерал-губернатор через год (15 мая 1810) снова пишет министру иностранных дел и коммерции Румянцеву, в котором напоминал, что прошлом году уже докладывал "о вывезенных Хвостовым в Охотск двух японцев, оставленных там на попечении Российско-американской кампании, в самом бедном положении. Следствием худого содержания их было то, что они в июне прошлого года сделали побег, и до ноября не доходило о них никакого слуху. Ныне японцы сии отысканы около реки Ульи без платья и без пищи и потом нарочно-посланными к ним от начальника Охотского порта привезены в Охотск, где опять отданы под надзор компанейской конторы.

На этот раз ответ последовал почти незамедлительно 31 мая 1810г. Румянцев писал: "…докладывал о японцах императору. Его Величество высочайше повелел изволить возвратить оных в отечество, снабдя от казны всем для сего нужным…".

Но не каждый приказ царя легко выполнить. И Пестель в течении 1,5 лет вёл

"переписку о средствах, какими бы лучше японцев сих отправить", а Румянцеву 16 января 1812 доложил о смерти Сахээ. Оставшийся в живых Накагава Гародзи вернулся на родину только в октябре 1813 года, когда был освобожден из японского плена капитан Головнин с шестью моряками.*(3)

Вернулись Хвостов и Давыдов с фронта в декабре 1808 года. Тут Давыдов, по настоянию издателя Шишкова, взялся за описание путешествия. Была напечатана первая книга "Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним". В производстве был второй том с описанием языка айнов, нравов, обычаев.

Несомненно, что молодые русские офицеры, прославившие себя и в путешествии, и в лихих пиратских набегах, и в литературном труде, подавали блестящие надежды, от них ожидали новых подвигов в будущем. Эту мысль выразил Державин в своих стихах: "Всяк ждал: нас вновь прославят". Книгу Давыдова ценили уже современники. И как бы развернулось его литературное дарование - ведь погиб он в 26 лет. А Хвостову тогда исполнилось 33 года. Кстати и Хвостов тоже обладал несомненным литературным даром. А может, само богатство жизненных впечатлений, их необычность заставляла тянуться к перу.

4 октября 1809 года в Петербурге оказался капитан Вульф, тот самый, у которого Кусков в свое время приобрел "Юнону". На другой день он намеревался отплыть в Америку и пригласил Хвостова и Давыдова на вечеринку. Собрались на Васильевском острове у общего приятеля, доктора Лангсдорфа. Тесна видать Россия, если четыре человека, лихо проводившие время на одном её конце, через три года случайно встречаются на другом.*(4)

В два часа ночи, возвращаясь с пирушки, друзья подошли к разведенному Исаакиевскому мосту. Что за преграда для отважных морских офицеров? Под мостом как раз проходила барка. Хмель ли, всегдашняя ли удаль явились тому виной, но им показалось, что не составит труда соскочить на судно, а с него -- на другую половину моста…

Больше Хвостова и Давыдова никто не видел.

Андрей Шишков сложил им эпитафию:

Два храбрых воина, два быстрые орла,

Которых в юности созрели уж дела,

Которыми враги средь финских вод попраны,

Которых мужеству дивились океаны,

Переходя чрез мост, в Неве кончают век…

О странная судьба! О бренный человек!

Обидная, глупая смерть, одновременно и разительно противоречащая, и соответствующая всей прожитой жизни. В странствиях по глухим углам Сибири и Америки, в сражениях и пиратских набегах они то и дело оказывались на волосок от смерти, словно играли с нею- и так глупо погибнуть!

Разумеется, столь нелепая смерть, сгубившая этих героев сразу, двоих вместе, не могла не обрасти легендами. Яков Грот, в примечаниях к стихам Державина, писал: "Вдруг оба они пропали без вести, а как в это же время американский купеческий бриг прошел без осмотра, при сильном ветре, мимо брантвахты за Кронштадтом и не заявил бумаг, то многие, зная беспокойный дух Хвостова и Давыдова, полагали, что они, по страсти и приключениям, ушли в Америку. Это казалось тем более вероятным, что шкипер американского брига (названный выше Вульф) был приятель Хвостова и Давыдова, оказавших ему услугу в Америке. Наряжена была комиссия для исследования дела, но она ничего не открыла. Если верить Булгарину, тайну разъяснил через несколько времени, воротясь Петербург, свидетель их гибели Вульф, который был с ним в роковую ночь, но, опасаясь задержки, промолчал о несчастии своих сопутников; люди, разводившие мост, также боялись ответственности, и бедственный случай остался тайной: тела не были выброшены на берег". Он же приводит выдержку из рукописных заметок Матвея Петровича Лонгинова "Ходил еще один любопытный слух, конечно, ни на чем не основанный, и потому более забавный, чем заслуживающий внимания, - именно будто знаменитый Боливар был не кто иной, как считавшийся погибшим Хвостов"