Александр Шуваев - ЦВЕТОК КАМНЕЛОМКИ

В углу двора, в будке из серых плит шипел ЭХГ - "пятидесятка", в темном гараже виднелись два покрытых засохшей грязью трактора хороших и достаточно новых линий, а также вездеход, - явный "СамАЗ", в сараюшке похрюкивали аж три кабана разом, а за забором виднелся обширный огород, - не то, чтобы уж слишком уж возделанный, но все-таки и не заброшенный, видно было, что хозяин - возится потихоньку, в охотку, не надрываясь, благо техника позволяет. На самом же дворе, имевшем форму самую неопределенную, валялась ржавая рама от какого-то мезозойского грузовика, два ободранных скелета велосипедов, дамского и обыкновенного, один без шин, другой вовсе без колес, гнилой, поломанный и поваленный набок тесовый помост для ремонта неизвестно чего, ржавая выварка, раздавленная какими-то превосходящими силами бочка и аж три ржавых корыта, одно из которых было дырявым. Впрочем, - в прямом смысле валялись только бочка и помост, а все остальное было в разной мере прислонено к стене, к плетню, к серому ажурному забору или висело на кольях того же плетня.

- Главное, я чего? Я, значит, им так и сказал: "Квартиру, - говорю, - берите, с обстановкой вместе, не надо мне ничего и денег ваших никаких, а вы, - говорю, - мне халупу в деревне того…". Ну, - купить, подделать, подмазать, то, се… С зятем, братьями, тестем бывшим и кумом за три месяца все тут закончили. "Живите, - говорю, - без меня как хотите, а я без вас буду, - как знаю." - вот и живу тут шестой год один. Когда-никогда Наська приедет, - это дочка, - приберет, привезет того-другого, я их тожа овощью какой нагружу, какая есть, салом, мясом, тушенкой, значит, - и опять один. И хорошо, и не надо мне никого, и ничего мне не надо, все у меня есть… Первое дело, понятно, - у меня всегда есть выпить. Вот захочу, - а у меня есть, еще захочу, - и все равно есть. Сколько захочу, столько и выпью… Веришь-нет, - до сих пор себе не верю… Не зудит никто, из горла не вырывает, думать не надо, где взять, да чем завтра поправиться, - потому што есть… Протянул руку, - он действительно протянул руку и подтянул к себе банку, - и налил… Веришь, нет, - помирать не хочу, мне и тут хорошо, а ведь было, чуть в петлю не залез, да не раз еще! Даже не верится теперь.

У него были сухие, поредевшие на лбу волосы цвета перца с солью и тонкая, какая-то чуть ли даже ни прозрачная кожа, характерная для привычно, постоянно и много пьющих людей. О том же говорили вполне точные, но при этом по-особому замедленные, осторожные движения и неподвижно-туманный, насильственно сосредоточенный взор. На столе стояла сковорода молодой "скороспелки" со шкварками, зеленый лук, щербатое блюдо с крупной солью, соленое сало и та самая редиска.

- Одно жалею: вот оно б самое, - да смолоду, а то чего сейчас-то, на старости лет? Почитай вся жизнь прошла зря… Вон у мужиков до чего доходит, - специально не закусывают, чтоб, значит, забрало сильнее и добро даром не переводить, - и по себе помню, а теперь - не-е, теперь выпью, гляну на банку, - и закушу, потому что могу себе позволить. Вместо того, чтоб не закусывать, я свободно могу лишнюю стопку выпить…

- Так и опиться не долго, - не выдержал Майкл, - не боитесь?

- Это почему? - Удивился хозяин. - Это когда сегодня - есть, а утром может и не быть, тогда - да, глотаешь, сколько есть, лишь бы побыстрее, - тогда да… А так - к чему? Когда она и сегодня есть, и завтра, и послезавтра, и после-послезавтра, и… - Говоря это, он машинально поглаживал гладкий бок банки, как будто лаская ее. - Нет того лучше, чем по чуть-чуть - но все время. Тут, главное, меру свою определить, - и сильно ее не перебирать.

- Бывает так, - поощряюще сказал Михаил, - что в расчетах того… ошибаются.

Иван Ильич задумался:

- Не-е, - он покачал головой после паузы, - теперь - не-е. Я ведь чего? Встаю рано-рано, сна, почти что, и совсем нет, так перво-наперво примешь стакашку, у меня специальная утренняя стакашка стоит, синенькая, прям у изголовья, подождешь, когда придет, оденешься, этак, неспехом, - и во двор. Солнышко встает, небо голубое, птички щебечут, - а у меня есть. Примешь маленькую, закусишь, - повозишься в огороде, кабанам сваришь, вот возишься, - а она есть. Часок-другой повозишься, потопчешься, - и домой, еще одну маленькую, перекуришь… Ох, - он счастливо вздохнул и махнул рукой, - да что говорить… Вот раньше, - да…

- А зимой как?

- Так я ж и говорю, - слегка нахмурился хозяин, недовольный тем, что его перебили так резко, - раньше - бывало… Первую зиму того… усугубил. Чтоб наяву, - так нет, врать не буду, а глаза закроешь, - так да, видел. Будто черти по избе ходют и папиросы курют. Веришь-нет? Обратно же, - темно, пока свет не зажгешь, а вставать, чтоб свет зажечь, - так страшно… Ну, - и лечишься, понятно. Так и усугубил: какие там черти, - в такой ад угодил, где ничего нет! Меня самого почти что совсем не было… Ой, паразиты-ы! Не знаю, как и оклемался-то тогда, какому заступнику свечку ставить. Тогда первые картиночки и намалевал, - штоб передышку, значит, сделать. И с тех пор, - все: выше меры не усугубляю…

Картиночки, ради которых, собственно, их и привез сюда лихой, развинченный Сашка, надо признаться, - производили впечатление. Очевидно, - все-таки сам по себе дар в иных случаях лежит как-то отдельно от всей остальной личности, которая определяет в таких случаях только тематику и тональность.

Лютая, стылая ночь царила на холсте, наивные звезды в ледяном небе вонзались в глаза, как ледяные гвозди, и то же небо с теми же самыми звездами виднелось сквозь окна лишенных крыш, безнадежно мертвых, давно уже остылых руин, а на первом плане, освещенная луной, шествовала Смерть в балахоне с откинутым клобуком и с косой, и полная луна в черном небе, заливавшая холодным светом всю эту картину, сама была как угловатый череп. Блекло-желтый, серовато-белый, черный - видно было, что картину писали без специальных красок, какими-то белилами и подобными же субстанциями - оставляли впечатление совершенной безнадежности, казалось, что и самой Смерти-то на картине тоскливо и уже нечего делать в том краю. И еще ряд картонок в этом роде.

- И сколько, к примеру? - Деловито осведомился Майкл. - Почем просишь?

- Не продается, - затряс патлатой головой хозяин, но потом, видно, засомневался, - или продать?

- Продавайте, Иван Ильич, тут и думать нечего, - солидно порекомендовал Михаил, - дело, - согласен, - не в деньгах, зато чертова уйма народу ваш пейзаж посмотрит, в свете будут знать и помнить, что был такой Иван Ильич, художник огромаднейшего таланта - но скромный, сам себе цены не знавший. Продавайте иностранцу, не сомневайтесь.

- Скажете тоже, - махнул рукой явно польщенный хозяин, - и, к примеру, - сколько?

- Ваша вещь, - пожал плечами Островитянин, - вам и цену назначать.

Помедлив, будто в нерешительности, хозяин зажмурился от собственной наглости и выпалил: