Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом

– Удумай чо получше! – слегка обиделся Митька.

– Давно уж удумал, – твердо сказал Козыревский. – Надобно нам правду свою выслужить – приискать чо-нито государю. Коль найдем землицу со златом-серебром, нас не в кнуты возьмут, нас в задницу целовать станут! А без того… Ить мы след год полного ясаку с камчадалов не возьмем. А коли силой выбьем, так опять их замутим.

– А мы чо немцы наторговали, то в счет ясака и сдадим, – предложил Митька. – Глядишь, с казной и сочтемся.

– Может, и сочтемся. Однако ж казаки замутятся. Сию рухлядь оне своим прибытком числят.

Дуванить уж звали, насилу отговорил. А нам-то не счесться с казной надо, нам бы прибыток ей учинить. А того сверх Якутск да Тобольск одарить! Потому и мыслю я про землицу к восходу. Чо скажешь, Митрий?

– Мнится мне, – невесело усмехнулся служилый, – будто ты, отец Игнатий, бесовского прозрения от меня желаешь?

– Желаю! – признал инок.

«Промолчать? Соврать? Поделиться чужим знанием? – Колебание было коротким и мучительным, как боль от отдавленной мозоли. – Замахнулся, так бей…»

– Дядь Вань, есть там землица, – робко сказал Митька. – Остров не большой и не малый: верст сорок вдаль да десять вширь. Нет на ем ни серебра, ни злата. Тока бобер там густо водится и иной зверь морской – корова Божья. Потому она Божья, что никому зла не чинит. С одной той коровы всю Камчатку полгода кормить можно. Она ж с малого кита станет, а жир сладкий и мясо не смердит. Веришь ли?

– Верю… – задумчиво сказал Козыревский. – И вдруг вскочил, схватил собеседника за грудки: – Митька, не обмани тока! Коли мы след год бобрами двойной ясак государю дадим, коли Якутск и Тобольск задарим… Ух! Сказывай, где та земля?!!

– Дядь Вань, ты мне сколь лет за отца как бы… – замялся Митька. – Чо бес мне оставил, от тя не сокрою. Тока накрепко заповедал он мне…

– Чо?

– В опчем, забижать тех коров морских не можно. Сколь употребить мыслишь, возьми на благое дело, а более того – грех незамолимый. Может, Господь нам и послал их, аки манну небесную? Нет их более нигде – на всем белом свете.

– Эка загнул! – усмехнулся Козыревский, усаживаясь на свое место. – Коли найдем сию землицу, сам и будешь блюсти тех коров. Кажись, теперь мы тут хозяева.

– Не можно мне с вами, отец Игнатий, – покачал головой Митька. – Некого мне за себя тут оставить.

– Эт верно, – признал Козыревский. – Се не мальца слова, но мужа. Того и гляди утонет в крови Камчатка. А мягкая рухлядь нам нужна – не соберем мы сей год ни хрена с камчадалов. А не будет государю ясака, не сносить нам голов! Ну?!

– Да не таюсь я, дядь Вань, не таюсь, – пробормотал Митька и как в омут прыгнул: – От Камчатки устья верст сто к восходу и самую малость на полдень!

– И всего-та?!

– Ну, дык… Хошь, чертеж по памяти прорисую?

Бот «Святой Гавриил» вернулся на устье Камчатки через две недели. Здесь его никто не встретил, и командир, согласно договоренности, приказал идти на Авачинскую бухту. Вот там оказалось людно: и встретили, и фарватером провели, и, где лучше якорь кинуть, указали. Неподалеку уже стояла «Фортуна», успевшая двумя рейсами перевезти грузы из складов на устье Камчатки. А на берегу стучали топоры, подрастали срубы изб и амбаров.

Митька был рад возвращению Козыревского – все-таки он не очень уверенно чувствовал себя в роли начальника, тем более, что формально он таковым и не являлся. С другой стороны, ему стало почти страшно: трюм «Гавриила» оказался забит шкурами каланов, мясом и салом морских коров. Это было огромное богатство, ведь один «бобер» по стоимости соответствует десятку, а то и полутора десяткам соболей. Команда бота за насколько дней добыла пушнины на невообразимую для простого человека сумму – от нее и голова кругом пойти может. У него-то самого не пойдет, а у других?

Однако служилый недооценил монаха – Козыревский прекрасно знал, что такое «пушная лихорадка», и был сдержан в оценках:

– Коли прознают в Якутске, како тут богатство рядом лежит, сметут нас, аки сор со стола, и пикнуть не сможем. Тут, паря, с умом надо.

– Поди, удумал уже, отец Игнатий? – улыбнулся Митька. – Сказывай, не таись!

– Чо мне таиться-та? – пожал плечами мореплаватель. – По первости велел я людишкам нашим, кто на боте ходил, языки придержать, не то худо будет. Тока веры в это, конешно, мало. Далее так. Служилым заплатим, кому скока жалованья недодали, – как бы Беринг заплатит. Остатнее раскинем на ясак да подарки – воеводе и губернатору. А вперед того хочу я архимандрита якутского умаслить. Не люб он мне, а я ему, однако ж дело того требует. Коли смилостивится Феофан, так пущай сей остров испросит в монастырское владение и повелит мне там обитель строить. Иль монастырь заложить.

– Однако!.. – опешил Митька. – Дык там, поди, и лесу-та нет?

– Нет, конешно, тока сия беда невелика – коль надо будет, так морем натаскаем. Скажу я тебе, Митрий… Ить не соврал ты, кажись, тогда – с Чириковым-та. От того острова недалече ишшо один имеется – поменее будет. А далее к восходу совсем мелкие лежат, однако ж густо. Мы к ним не ходили, тока издаля глянули. А вот след год…

– Отец Игнатий! – с улыбкой перебил Митька. – Нам бы живу быть след год-та!

– Се верно… – вздохнул монах. – Про то опосля потолкуем. Думается мне, по зиме в Якутск надо ехать с подарками. Иначе никак.

– Съездим, – кивнул Митька. – Про се есть у меня задумка…

На душе у служилого был праздник – тихий, спокойный праздник. Новый лад, новое бытие из безумной затеи становилось реальностью. Совсем необязательно, что по этому, иному ладу прольется меньше людской крови, меньше трудов человеческих окажется напрасным. Но для надежды на лучшее есть основания – кажется, есть.

– Как остров-то наречешь? – спросил служилый.

– Знамо дело, – ухмыльнулся монах. – Именем Беринга!