Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом

Ительменский обряд заключения дружбы Митьке был хорошо знаком по рассказам. Вместе с будущим другом хозяин закрывался в юрте, удалив из нее все прочее население. Раздевшись почти догола, он начинал жечь костер, варить еду и кормить гостя, пока тот не заблюет всю юрту. При этом на раскаленные камни льется вода – для создания тепла. В общем, получается сочетание русской парилки с ительменским обжорством. Когда гостю станет совсем невмоготу, он предложит хозяину то, что имеет – собак, нарту, одежду. Все хорошее будет отобрано, а взамен выдано что похуже. Затем должен последовать ответный визит с такими же развлечениями и острыми ощущениями. После этого дружба считается заключенной и каждый может брать у «друга» все, что ему понравится, без возврата.

Проходить через подобные испытания Митьке совершенно не хотелось, особенно в условиях дефицита продовольствия. Своими сомнениями он поделился с Кымхачь. И нашел родственную душу! Похоже, «мать всех детей» в острожке была единственной, кого беспокоила предстоящая голодовка. Правда, никаких способов борьбы с ней она не видела, но к идее добыть медведя отнеслась благосклонно. Если муж считает, что нужно обзавестись русским ружьем, можно попытаться помочь: давай съездим к этому Иворету, тем более что у меня там родственники. Показать им мужа – вполне приличный повод для посещения!

Поездка состоялась, и Митька должен был признать, что путешествовать с Кымхачь приятнее, чем в одиночку. Она вполне уверенно могла запрячь и распрячь собак, соорудить подобие полога для ночлега и развести костер на снегу, чего камчадалы в пути обычно не делают. А ее помощь при нахождении в гостях оказалась просто неоценимой.

Со старейшиной острожка Митька долго болтал о жизни и в конце концов спровоцировал его похвастаться своими богатствами. Среди них действительно оказалась фузея русского производства, правда, не с кремневым замком, а с фитильным, но это было еще и лучше, поскольку в нем почти нечему ломаться. В деревянной пороховнице, обтянутой кожей, сохранилось некоторое количество пороху, которого должно было хватить на несколько выстрелов. В кожаном мешочке перекатывалось пять пуль, которые, возможно, были нужного калибра. Все эти бесполезные ценности Иворет у кого-то забрал «по дружбе», а тот – еще у кого-то. Первоначальным владельцем, вероятно, был какой-нибудь казак. Вовсе не обязательно его убили ительмены, он вполне мог самостоятельно замерзнуть где-нибудь в пути. Впрочем, ительмену в любом случае не поздоровилось бы, проведай русские о наличии у него ружья. И это оружие Митька заполучил!

Идею подсказала Кымхачь. У ительменов женщина, ставшая вдовой, вновь может обзавестись мужем, но предварительно с ней должен переспать кто-нибудь другой – снять с нее «грех». Иначе новый муж рискует вскоре умереть по примеру предыдущего. Русский владелец ружья умер, и с тех пор никто из оружия не стрелял, не убивал, то есть не использовал его по назначению. Поэтому данный предмет может быть опасным для нового хозяина. А вот Коско готов снять «грех» с волшебного русского предмета, причем совершенно бесплатно! А потом он его вернет.

В острожке Иворета Митька успел кое-как отчистить оружие от ржавчины. Ржавчины было так много, что снаряд мог, наверное, при выстреле застрять в стволе – со всеми вытекающими последствиями. Так или иначе, но проводить испытания на месте Митька не решился, только свил из мягкой травы жгут, который сможет заменить отсутствующий фитиль.

На обратном пути, проезжая через перевал, Митька увидел довольно обычную в здешних местах картину: на далеком склоне, обдутом ветром, копытило снег небольшое стадо оленей. Дикие северные олени не были редкостью в предгорьях Камчатки, однако на них почти не охотились. У камчадалов просто не было такой традиции, а русские себя этим не утруждали. Кроме того, порох и свинец были настолько дороги, что покупать их ради охоты никому не приходило в голову, а для военных действий использовалось казенное «огненное зелье».

Оружие необходимо было проверить, но истратить заряд впустую Митька не мог – в силу своего казачьего воспитания. Поэтому он решил использовать подвернувшийся случай. Остановил упряжку, привязал собак и стал заряжать фузею, как учил когда-то отец. Правда, забивать пыжи изо всех сил не решился…

Потом надел снегоступы, взвалил ружье на плечо и побрел в нужную сторону. Для начала пришлось преодолеть овраг, где он увяз вместе со снегоступами почти по пояс. Потом стало легче, но тут Митька сообразил, что забыл чуть ли не самое главное. Вернулся к кустам и вырезал две длинные рогульки – для упора. Потом Митька подумал-подумал и вырезал третью – на всякий случай. Обе руки теперь оказались заняты, кисти начали мерзнуть…

Ветер дул откуда-то сбоку, так что вряд ли олени почуяли человека издалека. Скорее всего, они его просто увидели, поскольку спрятаться было негде. Подняв рогатые головы, животные долго всматривались в его сторону, но постепенно вернулись к своим делам. Метрах в пятистах Митька остановился, кое-как отдышался и, повернувшись спиной к ветру, принялся высекать огонь. В дальнейшем охотник смотрел уже не столько на потенциальную добычу, сколько на крохотный огонек самодельного фитиля, который все норовил погаснуть.

В конце концов олени начали проявлять беспокойство и постепенно смещаться в сторону. Охотник решил, что дальше будет только хуже. Самую длинную рогульку он воткнул в снег, подпер ее двумя другими и получил довольно устойчивую треногу. На нее он водрузил ствол, достал пороховницу, выдернул зубами пробку и сыпанул пороху на полку. Пороховницу закрыл, убрал, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и начал целиться в ближайшего зверя. Никакой мушки на стволе, конечно, не имелось.

По ходу дела он вспомнил наставления людей опытных: на ногах нужно стоять твердо, а приклад плотно прижимать к плечу. Митька встал поудобней, приклад прижал, как учили, и, когда олений бок оказался строго на одной линии со стволом, потянул на себя крюк. Фитиль ткнулся горящим концом в порох на полке. Сразу же пыхнуло и бабахнуло.

На ногах Митька устоял, но на какое-то время оглох, ослеп и вообще оказался в нокдауне. Прозрел он довольно быстро, но в ушах продолжало звенеть, а правая рука как бы отнялась. Митька пощупал правую ключицу и пришел к выводу, что она скорее цела, чем сломана. Он облегченно вздохнул и обратил взор на поле боя. Олень лежал на боку и признаков жизни не подавал, а снег за ним был забрызган кровью. Его сородичи разбегаться не собирались, они только отошли чуть в сторону. Впору было снова заряжать ружье и стрелять еще в кого-нибудь. Митька, однако, пошевелил отбитым плечом и решил, что на второй подвиг его, пожалуй, не хватит.