Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом

– Принес ли? Коли принес, так зачти – я-то, сам знаешь…

Митька извлек скатанный в трубочку, обернутый куском кожи листок и огласил текст. С сему он прибавил описание того, что в оригинале было изображено сверху и снизу.

– Э-э, милай! – пренебрежительно махнул рукой слегка уже окосевший дед. – Экое диво дивное раскопал! Налей-ка лучше нам еще по малости – так-то лучше будет.

Собеседники приняли по приличной дозе казенного травяного самогона, символически закусили, и старый писарь продолжил:

– Сию бумагу я, кажись, помню. Не указ это и не приказ, а инструкций али повеленье приказчику Бобровскому, коего давно уж след простыл. К остатним прочим это силы не имеет. Мнится мне, в кой раз в столицах государевых прознали, что служилые по Сибири и Камчатке воруют крепко да иноземцев ясачных изводят всячески, отчего казне убыток. Ну, видать, отписали губернатору в Тобольск, чтоб, значит, прекратил безобразий ентот. А губернатор, ясен хрен, отписал всем воеводам да приказчикам. Будто оне о сем не ведают – гы-гы-гы!

– Растолкуй мне, темному, дядя Екимыч! – попросил Митька. – Ты ж, сказывают, не токмо в Якутске, в самом Тобольске бывал!

– А то, паря! – не без гордости ответил бывший писарь. – Слухай суды…

Из пояснений старого крючкотвора следовало, что во времена его молодости – лет тридцать назад – высокое столичное начальство всерьез озаботилось сибирскими делами. По воеводствам были разосланы проверяющие люди, кроме того, было издано множество указов о том, как, с кого и сколько ясаку надо брать. «Кампанья» эта кое-кого сна лишила, кое-кого привела в казенку, под батоги или на дыбу. Пострадал, конечно, в основном мелкий служилый народец. А в итоге все осталось по-прежнему. Нет в Митькином документе решительно ничего нового, это просто требование исполнять свои обязанности и прежние указы.

– В опчем, парень, истина тута нехитрая – не тронь дерьмо, оно и не воняет, – закончил свой рассказ Екимыч. – По законам быть – волком выть. Коли нам с иноземцами по указам обращаться, как жить тада? Коли с нас требовать, так и нам давать надобно! Служат люди, дело государево творят, а жалованье где? Да и како то жалованье?! Коли тебе в год четыре рубля положено, а одежка зимняя тута двадцать рублев стоит, много ль ты наслужишь? Да чо те говорить-та, сам знаешь!

– Знаю, конечно, дядь Екимыч, – кивнул Митька. – Спасибо за науку!

– Ну, тады наливай!

Из Екимычевой заимки уходил Митька не торопясь – спешить ему было некуда. Он не ошибся в своих ожиданиях – пока до реки дошел, три раза его зазвали в кусты, и совершенно даром! В третий раз, правда, трудновато ему пришлось – камчадалки ведь ненасытные, каждая не один раз хочет. Однако за время морского плаванья мужских сил у Митьки накопилось немерено, и в грязь он лицом не ударил. Когда ж хмельная очумелость в мозгах слегка рассеялась, Митька подумал, что затеял он все это не зря – пригодится!

По реке Камчатке располагался 31 ительменский острожек, а по ее самому крупному левому притоку – Еловке – еще пять. Этот район был наиболее густонаселенным на полуострове. Здешние камчадалы относилось к территориально-этнической группе бурин. С самого присоединения Камчатки на долю этих людей выпала основная тяжесть общения с пришельцами – на их реке русские основали два острога, за их счет они кормились, их силами перевозили грузы. В общем, деваться от них было некуда. И это при том, что жители Еловки издревле считались самыми сильными и воинственными среди прочих камчадалов. Такое тесное общение привело к тому, что ительмены бурин значительно «поумнели» – приспособились жить под постоянным давлением, стали перенимать у русских некоторые традиции – отнюдь не лучшие, конечно. Многие в той или иной мере знали русский язык, успели креститься и получить русские имена. Несколько раз бурин даже участвовали в походах русских для усмирения мятежных авачинских жителей. У многих близкие и дальние родственники жили в холопстве у русских, кое-кто и сам не один год проработал «на хозяина». Немало было и таких, кто махнул рукой на традиции предков и обосновался жить с семьями возле русских острогов и даже пытался строить деревянные избы вместо земляных юрт. Именно с бурин Митька решил начать свою коммерческо-политическую деятельность. Была надежда, что этот народ быстро поймет, что новая, пусть и временная, власть желает поживиться мехами и собирается за них хорошо платить. А местную, прежнюю власть экспедиция не любит и готова принимать на нее жалобы.

Было и еще одно обстоятельство, заставлявшее обратить внимание в первую очередь на бурин. В остроге Митькина подружка, казачья холопка-наложница, нашептала ему ночью, будто ключевские и еловские главы семей и тойоны зачастили в гости к Голгочу – одному из наиболее авторитетных стариков Еловки. Наверное, они, хи-хи, что-то замышляют! Митька не удивился, что ительменская девица слила ему подозрительную информацию о сородичах, – это было полностью в рамках местных традиций. Молодых ительменок в остроге было много, а похотливость являлась, наверное, их национальной чертой. Следить за верностью своих многочисленных невенчанных «жен» казаки не считали нужным, а потому девицы буквально охотились за русскими, стараясь перещеголять друг друга количеством любовных связей. Отдыхая после удачного соития, женщины любят поговорить. А о чем? Ну, можно попытаться рассказать партнеру что-нибудь интересное. Вдруг он не заснет – начнет расспрашивать. А там, глядишь, еще на раз сподобится! На эту уловку Митька не попался – велел подруге заткнуться и сделал вид, что спит. По прежнему опыту он знал, что прекратить распространение какого-либо слуха можно, лишь объявив его совершенно неинтересным.

Второго октября в Нижнекамчатск прибыл матрос из Большерецка. Его прислал штурман Энзель, добравшийся наконец до Камчатки вместе с командой. Посланец привез манифест о смерти Екатерины I и рапорт штурмана о событиях, происходивших на большой земле в прошлом и этом году. Все снаряжение, оставленное в верховьях Юдомы, ему удалось вернуть в Якутск, а продукты частично вывезти в Охотск. Там он в очередной раз отремонтировал старую «лодию» и отправился на Камчатку. Переплыть Ламское море удалось только со второй попытки. Теперь штурман находится в Большерецке с 22 служителями и больным учеником мачтового дела Иваном Ендогуровым. Провианта для служителей, сообщал Энзель, остро не хватает.

Это была та самая оказия – если б ее не было, то пришлось бы придумывать. Посоветовавшись с офицерами, Беринг решил отправить в Большерецк продовольствие на два месяца и переправить больного Ендогурова в Нижнекамчатск. Пока собирали и грузили караван на Большерецк, Митька, назначенный вожем, решил смотаться на Еловку. Начальству он клятвенно пообещал встретить караван на ее устье или, если опоздает, догнать идущие вверх по Камчатке тяжелые баты.