Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом

На свободном пространстве между столами на коленях стоял старый мореход Никифор Треска. Он облапил маленькую камчадалку Кымхачь в поношенной кухлянке и уткнулся лицом ей в живот. А она стояла смирно, что-то шептала и гладила руками его плешивую голову.

В помещении было тихо. Все смотрели на странную сцену, почти немыслимую в этом краю. «Во дела-а… – подумал Митька, когда немного пришел в себя. – Похоже, его-то она и искала! Что ж меж ними было такое, а?! И что теперь будет? Впрочем… Впрочем, не мое это уже дело. Вроде как гора с плеч, а что-то невесело…»

Караван штурмана Энзеля тронулся из Большерецка в Нижнекамчатск через восемь дней. С ним ушел и Митька – он опять работал проводником и заодно транспортировал отца Игнатия. До отъезда он больше ни разу не встретился с Кымхачь, а Треска в кабаке не появлялся. Возле его избушки Митька видел трех ребятишек, которые кидались друг в друга снегом. Ему показалось, что это те самые.

И снова скрип снега под полозьями нарт, лай собак, крики каюров и вершины горелых сопок вдали. Иван Козыревский, он же инок Игнатий, ехал в качестве груза, а не пассажира. Он лежал на нарте, закутанный в шкуры, старательно кашлял и вставал на ноги только по нужде, да и то с Митькиной помощью.

Как ни был «слаб» отец Игнатий, в первый же день по прибытии в Верхнекамчатский острог он исчез. Митька не смог понять, куда и в какой момент делся больной, а расспрашивать о нем спутников и местных жителей не решился. Исчезновение Козыревского путало все его планы – как теперь действовать?

Указание он получил лишь на другой день – зайти вечерком к Андрею Васильевичу. Бывший заказчик, а ныне ясачный сборщик обитал на отшибе. Его хозяйство представляло собой целый хутор: две избы с пристройками, с десяток балаганов, две земляные юрты. Причем сам он жил в большой избе с «белой» горницей, то есть в доме была печь, а во второй избе жили бывшие холопы-ительмены, получившие когда-то свободу, но оставшиеся среди русских. В землянках обитало еще десятка три холопов обоего полу. Рассказывали, что вольноотпущенники охотно берут на себя роль надзирателей над невольниками.

Погода активно портилась, начиналось что-то вроде пурги, но возле избы Шубина копошились два ительмена-холопа. Один «рубил» дрова, то есть ломал палки ударами о бревно, а другой перетаскивал «нарубленное» и складывал в поленницу под навесом. Они явно валяли дурака, изображая работу, и Митька подумал, что их поставили просто присматривать за дорогой. Именно так и оказалось – в горнице напротив хозяина сидел Козыревский.

– Молитвами святых, отец наш Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас! – церемонно сказал Митька, крестясь.

– Аминь, – ответил инок. – Садись, Митрий, потолкуем.

– Для сугреву примешь? – с усмешкой спросил хозяин. – Иль ты в посте?

– Приму, коль отец Игнатий дозволит! – почти серьезно ответил служилый.

– А коль не дозволю, откажешься? – вскинул бровь Козыревский. – Пей уж, сыне, может, Бог тя простит.

– Здравы будьте, господа казаки! – сказал Митька, поднимая полную чарку. – Многие вам лета!

– Да пожили б еще… – буркнул Андрей Васильевич. – Садись вот да поведай нам про дела свои – Игнатий послушать желает.

– А чо сам не рассказал, дядь Андрей? – удивился Митька. – Кажись, от тебя я ничо не сокрыл.

– И на том стоишь? Ладно… – кивнул Шубин. – Тогда про уменье свое писарское поведай. Я-то, дурак старый, ухи развесил, а у отца Игнатия сомненья имеются. Кажись, ранее не бывало у тя таких талантов.

– Все поведаю, – пообещал Митька. – От тока поверишь ли, отец Игнатий? Ты, помнится, сказывал, будто виденье тебе было, будто архангел Гавриил являлся?

– Ну, сказывал. Далее чо?

– Вот и мне как бы виденье было. На Песчаной в запрошлом годе камчадалы сжечь меня в юрте хотели. А я-то винца с вечера принял… В опчем, запалили ночью. Как угар-то пошел, проснулся я, наземь упал и с жизнью прощаться начал. Вот тут-то мне и привиделось…

– Ангел что ль?

– Того не ведаю, отец Игнатий. Человек вроде… Я, грит, в другое время живу, оно у вас тока будет ишшо. Меня, грит, тоже вороги порешить пытаются. Вот, значится, прежде чем с телом расстаться, наши души и сцепились. Я, грит, ужо все про тебя знаю.

– Свят, свят, свят!..

– Вот и я так спервоначалу! Изыди, грю, сатана поганый, не искушай! А он мне: я, грит, Митрий, не сатана, душа твоя мне на хрен не нужна. И давай меня за иноземцев хаять – дескать, забижаю я их.

– Может, бес какой камчадальский? – с надеждой спросил инока хозяин. – Сказывают, с мухоморов и не такое бывает.

– Погодь! – отмахнулся Козыревский. – А почто ж не забижать-то их?

– А, грит, все твари Божьи, к тому ж в те кровь их течет – двойной грех!

– Так и сказал?!

– Ну, примерно.

– Епитимью какую наложил али обет дать потребовал? – допытывался монах.

– Да не-е… – покрутил головой Митька. – Ничо, кажись, не требовал. Тока мне самому вдруг совестно стало. На себя да на ясачных сборщиков така злость взяла! Как будто ребятенков малых мучаем.

– Ничо се ребятенки! – ухмыльнулся Шубин. – Тя же и сжечь пытались!

– Дык за дело ж! Может, и правда бес попутал, душу мне перевернул, а, отец Игнатий?

– Не силен я в премудростях сих, – вздохнул инок. – К отцу Иосифу не ходил?

– Забоялся, – признался Митька. – Исповедаться ж надо, а я…

– Внятно, – кивнул монах. – Про дело сказывай.

– В опчем, бес сей малость о себе поведал, о жизни, которая тока будет ишшо. Опосля того меня покинул – помер, кажись, в будущем своем. Ну, а я, значит, из юрты выбираться начал – через жупан. И выбрался.

– Чо ж тя камчадалы не добили?

– Того не ведаю. Тока душа во мне перевернулась, вроде как сам в ительмена обратился и по-ихнему кричать начал.

– Ну, маманя-то у него камчадальская – се нам ведомо, – сказал Андрей Васильевич Козыревскому. – Однако ж, чтоб Митька по-ихнему балакал, кажись, никто не слыхал.

– И не тако бывает, – пожал плечами отец Игнатий. – В Библии писано, что в стародавни времена по веленью Божью люди враз языки прознавали и пророчествовали. А этот сызмальства камчадальский знает. Вот и вспомнил, как пятки прижгло. Чо дальше-то содеялось?

– Опосля того я как бы без ума стал. Ну, да камчадальцы исцелили. Как в разум вошел, забижать их уж не мог. И другим не давал.

– Ну-ну, – нахмурился Шубин.

– Прояснилось мне, – продолжал Митька, – что бес тот – али кто он? – многими уменьями и познаньями меня наделил. Ну, к примеру, на кулаках биться…

– Вот, бля, сучий сын, все на беса валит! – взъелся Андрей Васильевич. – Пятерых моих служилых, что за ясаком ходили, увечными сделал! Руки-ноги им поломал и убег! Десятника мово чуть не порезал!