Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом

Время от времени приходили неутешительные вести из Верхнекамчатского острога – «подчиненный комиссар» острога Петр Петров прозрачно намекал начальнику, что делиться с ним ему нечем: камчадалы не желают давать чащин, а многие служилые отказываются их выбивать, поскольку боятся Беринга. В остроге сложилась смешная ситуация: если раньше казаки платили за то, чтоб их включили в состав отряда сборщиков ясака, то теперь охотников не набрать, приходится назначать. Зато те же служилые охотно идут торговать с иноземцами невесть откуда взявшимися у них товарами.

Впрочем, и в Нижнем, и в Верхнем острогах ради торговли можно было далеко и не ездить. Оголодавшие к весне камчадалы начали приезжать сами – с пушниной, которую сэкономили. Однако, прежде чем продавать шкурки, ительмен должен был предъявить «справку» – расписку сборщика о том, что ясак уплачен. Расписки были не у всех, но многие утверждали, что ясак уплатили полностью. Начинались разборки – кому именно платили и почему тот сборщик расписку не выдал. В общем, весело стало жить на Камчатке – имя «Беринг» звучало здесь и там. Вряд ли капитан, редко покидавший свои хоромы, догадывался о своей популярности.

Во всей этой кутерьме Митька как бы не участвовал. Он бы и рад был толкнуть речь, но при любой попытке учить коллектив его немедленно и грубо посылали куда подальше. На любых сборищах, будь то «партия» Беринга или «партия» комиссара, его только терпели. Для тех и других он был прихвостнем приезжих немцев, которому нет ни прощения, ни оправдания, которого надо бы бить, но боязно…

Немцы действительно Митьку не забывали. Однажды его призвали даже не к Берингу, как обычно, а к Шпанбергу.

Капитан-лейтенант принял его в постели, и служилый впервые в жизни увидел человека, лежащего в колпаке и ночной рубашке. В изголовье располагался столик с множеством пузырьков и бутылочек, а под кроватью благоухал ночной горшок.

Некоторое время капитан-лейтенант стонал, жаловался на здоровье и ругал эту проклятую страну. Митька поддакивал и терпеливо ждал продолжения – не за этим же звали! Продолжение, конечно, последовало. Как оказалось, при всей тяжести заболевания, офицер старается быть в курсе того, что происходит на улице. А там идет бойкая торговля с камчадалами. То есть привозной товар обращается в пушнину. Среди этого товара есть и его, Шпанберга, доля, однако она невелика. У него есть кое-какие запасы, которые хорошо бы… помимо Беринга… Как бы это устроить… А то ведь скоро уезжать, а он тяжко болен…

– Да ничо, ваш-бродь, – успокоил немца служилый, – глядишь, и оклемаетесь. Чай, не впервой вам. Вон, в прошлом годе как расхворались, однако ж весной встали!

– Нихт! – почти испуганно вскрикнул немец. – Я есть зело кранк! Тот год быть больной мало!

– Лекарь-то чо сказывает, ваш-бродь? – из вежливости поинтересовался Митька.

– Вилим есть плохой лекарь! – раздраженно заявил Шпанберг. – Я говорить: здесь болеть и здесь, а он мне не верить! Он заставлять меня пить и есть всякий гадость! Он говорить есть сырой рыба, кислый ягода!

– Лекаря, оне такие, – согласился служилый. – Особливо ентот ваш Буцковский! Ему ж дай волю, враз выле… То бишь залечит – уморит, значится. Гоните вы его, ваш-бродь, в шею, не слушайте вовсе – уж как-нибудь сами справитесь!

– Да, ты говорить рихтих! Капитан Беринг верить мне, а не Буцковский! Он говорить, я ехать ин Большерецк, там ждать корабль!

– Вот это правильно, вот это – по-божески, – одобрил казак. – Почто больного человека мучить? В море-то, поди, знобливо да мокро. Когда ж поедете, ваш-бродь – по зиме иль летом?

– Я хотеть слышать твой совет, как лучше беречь мой здоровье.

«Ну конечно, – мысленно усмехнулся Митька, – без меня теперь никак!» Он закивал и заговорил доверительно-ласковым полушепотом:

– Дельно, ваш-бродь, дельно! Значится так: лучше б вам по весне на саночках прокатиться. Ну, ежели какой товар остался, дык с собой прихватите. А в Верхнем остроге вас Андрей Васильич встретит и пособит, коли надобно. Может статься, он вам для дел в Большерецке надежного человечка сосватает – от и ладненько будет. А?

– Гут! – сразу согласился немец. – Я ехать на собака!

– Езжайте, ваш-бродь! – уже обычным тоном сказал служилый. – Тока не тяните шибко – апрель месяц на дворе. Комиссару скажите, чтоб упряжки вам обеспечил да охрану дал.

– Я есть больной! Ты сам говорить с комиссар – передавать мой приказ!

– Я?! – изумился Митька. – Да он же меня с дерьмом съест!

– Комиссар кушать ты нет. Он слушать мой приказ!

– Ладно уж, ваш-бродь, займусь я вашим караваном, – махнул рукой служилый и хитро прищурился: – Тока… Вот уедете вы – может, и не свидимся… А должок, он платежом красен!

– Что говорить ты?! – искренне возмутился немец.

– Ну как же… Обещали ж мне за бат два рубли и прогонных полтинник, – напомнил казак. – Иль запамятовали, ваш-бродь?

– Скажи комиссару: я приказать давать ты два рубля и половина! – недовольно буркнул Шпанберг.

– Ну здрасте, ваш-бродь! – скривился Митька. – Вот Петров все бросит и станет мне деньги отсчитывать! Да он посмеется тока! Вы бы уж сами расстарались, а?

– Сейчас мой голова зело кранк, – сообщил немец. – Ты приходить послезавтра получать деньги!

– Э-э, ваш-бродь, мне ж седни надобно! – не отставал от больного казак. – Иль подыщите кого иного вас в дорогу собирать… Мне ж с людьми сговариваться надо, а как без денег? Без вина-то как?

– Гут, – тяжко вздохнул Шпанберг. – Ты приходить завтра за деньги.

– Не-е, ваш-бродь…

Препирались они еще долго – жадность капитан-лейтенанта была общеизвестна. Митька, правда, тоже оказался не лыком шит и в конце концов полтора рубля из него вытряс. Это была чистой воды халява, и ее требовалось обмыть, а уж потом заниматься делами.

В кабаке Митька увидел старого знакомого – в углу тихо сидел Михайло Смирный.

– Здрав будь, Михайло! – приветствовал его Митька. – На ловца и зверь бежит! Как жисть молодая?

– Да слава богу. Чо надо-та?

– Да вот, знаешь, думку про тебя думаю. Надо кому-то в Большерецк ехать, пока снег не стаял.

– Одному что ль?

– Не, с караваном. Груз шибко ценный доставить. Ты как, на собаках-то можешь?

– А то! – почти обиделся Смирный. – Сколь верст наезжено, и счесть не можно!

– Однако! – удивился Митька. – Ты ж, кажись, впервой на Камчатке?

– А чо, только здеся, что ль, на псах ездят? Я ж в Анадырске, считай, пять годов служил!

– В Анадырском остроге? – заинтересовался служилый. – Дык там, сказывают, больше на оленях ездят.

– Не, на собачках юкагирцы санки таскают да чухчи, которы сидячие, – объяснил Смирный.

– Так ты с юкагарами ездил?

– Какое там! – усмехнулся Михайло. – С чухчами!