Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом

Бурин готовились к войне долго и тщательно, в той мере, в какой это вообще возможно у ительменов. Лидером стал Федор Харчин, хотя его никто не выбирал и не назначал. Впрочем, его лидерство было довольно условным, поскольку основные решения принимались коллегиально – несколькими стариками-тойонами. Сородичей, не желающих бунтовать, просто исключили из общения, что помогло сохранить подготовку в относительной тайне. Вряд ли русские совсем уж ничего не знали, скорее всего, занятые отправкой кораблей, не придали этой информации должного значения.

При всем при том началось выступление в общем-то стихийно. В Ключевской острожек прибыл некий толмач из Нижнекамчатска и потребовал отправить местных женщин на сбор кипрея. Традиции таких принудительных работ для женщин раньше не было, и возмущенные местные ительмены отправили к Харчину на Еловку гонца с требованием заступиться. Примерно в это же время предводитель восстания узнал о том, что суда Беринга ушли в море. Собрав всех воинов, находившихся поблизости, Федор Харчин на батах двинулся вниз по течению. Добравшись до Ключей, отряд перебил там всех русских и тех, кто имел к ним отношение: четырех казаков и двух посадских вместе с женами и детьми. Затем воины двинулись вверх по течению и оказались у русского поселения в устье Еловки. Здесь стояло около двух десятков дворов, но большинство жителей уже успело разбежаться. Жертвами повстанцев стали один казак, двое детей казачьих и один крещеный якут, которого, конечно, тоже сочли русским.

Совершив эти подвиги, люди Харчина двинулись вверх по Камчатке – в устье реки Крестовки (Белая). Здесь располагался крупный острожек тойона Хобина Харучепова. В нем было много боеспособных мужчин, которые в общем-то готовы были идти бить русских, однако тойон и его ближайшая родня воевать не хотели. С этой родней была проведена соответствующая разъяснительная работа, в результате которой кто-то был убит, а кто-то ранен. Остальные прониклись необходимостью справедливой войны и присоединились к отряду. Только после этого объединенное войско еловских, ключевских и крестовских ительменов – человек восемьдесят – двинулось на Нижнекамчатский острог.

Действовали повстанцы решительно, но в духе вековых ительменских традиций. Штурмовать полупустой острог они не решились, а применили незатейливую хитрость – ночью возле стен загорелся дом иеромонаха Иосифа Лазарева. Сам он находился возле моря – с партией, провожавшей корабли. Дома оказался его сын – дьячок Андрей. Он кинулся на колокольню и принялся бить в колокол. Естественно, вскоре из острога повалили казаки тушить пожар. А с ними жены и дети…

Вот тут-то ительмены и атаковали! В скоротечной резне погибло восемь служилых, многие вместе с женами и детьми. Дьячка с колокольни сняли из луков. Путь в острог оказался свободен, защищать его было некому. Впрочем, сколько русских в темноте сбежало, никто сказать не мог. Погибли только еще два охранника у аманатской избы. Казачьи жены и дети оказались в плену. Причем с женщинами и девушками победители поступили по-русски – они их сразу же изнасиловали, знаменуя тем самым превращение в холопок или наложниц.

На другой день началось веселье. Федор Харчин выловил среди толпы знакомого холопа, немного знающего церковные службы. Холопа нарядили в священнические одежды и заставили петь молебен.

– Ну, и где тот Федор? – простонал Митька. – Вы воевать собрались или развлекаться?! Я принес известия о врагах!

Его нытье и стоны возымели действие – постепенно тойоны собрались на некоторое подобие совета. Их оказалось на удивление много – десять человек, и все примерно равного «веса», то есть старших или младших среди них не было. В общем, шумная и радостная толпа…

– Вы будете меня слушать, воины? – почти прокричал Митька по-ительменски. И получил в ответ, кроме всего прочего, несколько «ласковых» слов, не переводимых на русский язык. – Кто тут ругает меня дурными словами? Кто?! Я готов биться с каждым! Или со всеми сразу!

Драться с полукровкой, который служит русским, но желает быть ительменом, никому не хотелось. Самые буйные «старейшины» малость поутихли. Это дало возможность хоть как-то продолжить выступление. Митька и продолжил:

– Если боитесь драться, тогда слушайте! Вот ты, Харуч, ты стал Федором Харчиным! Теперь ты хочешь стать комиссаром, да?

– Я и есть уже комиссар земли нашей!

– Это тебе кто сказал?

– Так все говорят, – засмеялся новокрещеный ительмен. – Значит, это правда!

– Ты победил русских, напав неожиданно ночью. А если теперь нападут они, причем среди бела дня? Сюда идут три десятка казаков, которые готовили корабли к плаванию!

– Им не взять острог! Мы будем сражаться!

– Меня и тебя слушают уважаемые люди… Храбрые воины… Мудрые отцы семейств… Пусть кто-нибудь мне скажет, пусть кто-нибудь вспомнит, кому и когда удавалось победить русских, сидя в остроге? Ты скажешь, Ханея? Или ты, Голгоч? А-а, наверное, Ор Тавач знает о таких случаях!

Довольно быстро установилась относительная тишина – несколько сравнительно молодых старейшин попытались хорохориться, но, не получив поддержки, угомонились.

– Ты что-то хочешь предложить?

– Да, хочу, – заявил Митька. – С русскими идет приказчик Михаил Петров. Срок его правления кончился. Пускай он сдаст острог новому приказчику, Федору Харчину, и уходит!

– Ну ты и дурак! – раздались голоса. – Да он ни за что не уйдет! У него тридцать казаков! До чего же ты глупый!..

– За дурные слова буду бить! – погрозил кулаком Митька. – Не хотите слушать, тогда буду говорить только с Федором! Ты хочешь стать управителем вместо русского начальника? Тогда предложи комиссару уйти без боя! Скажи, если он начнет воевать, ты подожжешь острог вместе с пороховым запасом! Сгорит ясачная казна вместе с ясачными книгами! А жен и детей казачьих убьешь у них на глазах!

– Мне нравятся твои слова, – признал Харчин.

– Это лишь половина. Еще скажи ему, что, если он добровольно уйдет в Большерецк, ты отдашь ему пушную казну и книги, вернешь казакам детей и жен, вернешь их вещи!

Последовал взрыв возмущения слушателей – вполне предсказуемый. Как можно вернуть врагу законную добычу?! Это же все теперь наше! Только Митька не обращал внимание на «беснующуюся толпу», он посматривал на Харчина. И увидел то, что хотел: в темных глазах ительмена блеснул хищный огонек понимания. Служилый внутренне напрягся, почти взмолился: «Ну давай же, соображай! Это ж твои люди, они охотно подчинятся силе! Вы ненавидите русских, но готовы повторять их поступки и поведение. Ну же! А я помогу!»

– По-моему, Федор, они не хотят, чтобы ты стал начальником! – проговорил он негромко. – По-моему, они хотят забрать русские пожитки, сделать их жен и детей своими холопами!