Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

– Кто у вас командир? Бойчук хочет поговорить.

– Командир, – Кайданов перестал свистеть, повернулся к местному, – а зачем тебе командир нужен?

И интонация прогрессору не понравилась.

Местный почесал в затылке. Фразочка его запутала. Да и командира, честно говоря, в маленьком отряде не было, зачем командир, если все и так люди воевавшие?

Из–за хаты выглянул Журборез, с гусем в руках. Гусь был белым, упитанным и злодейски умерщвленным через сворачивание его длинной шеиньки.

И, судя по патологически довольной роже, Журборез еще чем–то поживился. У бывшего матроса в жизни была великая и священная цель – пожрать! Ярчук клялся, что если бы Журборез был на «Потемкине», то никто бы не возмущался по поводу червей – их бы просто съели, и еще б добавки попросили. За такой поклеп Ярчук схлопотал по роже, но прожорливость товарища никуда не делась, даже удивительно, что махновец при таком аппетите оставался тощим, как гвоздь.

– А зачем тебе командир нужен? – Кайданов укоризненно посмотрел на местного, сплюнул под ноги кровью.

Местный тяжело вздохнул. Этот разговор уже смахивал на издевательство.

– То я не понял, вы кто?

– А ты сам кто? – Шульга переступил с ноги на ногу, дернул плечом, сгоняя муху. Летают тут всякие гады шестиногие.

– Та вы за кого?

– За Махно, – пробурчал Крысюк.

– А то правда, шо он вовкулака? – пискнул кто–то из–за спины у местного.

Прогрессор хрюкнул. Благодаря беседам с необразованными товарищами это слово он уже знал. И оборотнем батька Махно не был. Потому что оборотни в церкви не венчаются.

А вот ведьмак – может. И Лось не то, чтобы верил в колдовство, но Шульгу ведь не расстреляли насмерть, а он говорил, что у него крест от пуль заговоренный. Якименко покойный что–то плел про заговоренную винтовку, чтоб без промаха стрелять. И ведь ни разу не промазал, да как заговаривать не сказал. А зря, некоторым людям такое оружие бы очень сгодилось. Палий, опять же, свечки на смерть ставил. Так что – а бис их знае. Уже от Крысюка словечек нахватался, житель будущего, мать его так и этак.

– А как у вас земельным вопросом?

– Хорошо, – Журборез сунул гуся Усте на колени, на всякий случай.

– Хто такой Бойчук? – Шульга не забывал о цели разговора, и стоял все так же расслабленно, как ганфайтер какой–нибудь. И руки так же держит. Лось пересмотрел, в далеком и сопливом детстве, огромное количество вестернов, и такая стойка была ему знакома.

– Шось я тебя не бачив, когда мы от их благородий отбивались, – к местному подошел еще кто–то, в австрияцкой гусарской форме, без знаков различия.

– А когда мы Мариуполь брали, тебя тоже не видно было, – огрызнулся Крысюк, хоть и не к нему обращались.

Журборез благоразумно промолчал. Кайданов почесался, с остервенением, растер вошь об штаны, задержал руку на ремне, возле гранаты.

– Мариуполь взяли? – недобитый гусар улыбнулся.

– Угу. Офицерье вешали, аж столбы трещать начали, – вставил свои пять копеек прогрессор. Ему достались хорошие новые шевиотовые брюки от какого–то поручика. Тот бурно возмущался таким наглым грабежом и обзывался трехэтажным матом. А потом подрыгался немножко на фонарном столбе и усе. Такая жизнь, вчера кушал ромштекс в ресторане мадам Пшекицюльской, а сегодня – уже тебя кушают мухи и вороны с сороками.

– То добре, – обладатель формы взглянул на небо. – Небо было голубым, с жирной свинцовой тучей на западе. Туча разрасталась.

– То вы прямо не едьте, а отам у нас цвынтар, то от него налево, то там балка. А там уже и ваши, – добавил второй местный.

Крысюк воспитанно поблагодарил. Опанас наконец–то вышел из кузницы, лыбясь во весь рот. И почему–то без кобылы.

– Сдулась! – радостно сказал ездовой.

Прогрессор только руками развел. Ну хотел кто–то продать кобылу, вычесал, зубы напильником переделал, как у молодой лошади, и через камышинку надул. А кобыла – это ж не дирижабль в полете. Вот и сдулась.

Погода портилась стремительно. Ливень превратил дорогу в реку из грязи. Зато пулемет не перегреется. Шульга этого мнения не разделял, и тихо матерился. Стрелять – одно дело, а отступать как, если что? Кони и так тачанку с усилием тянут, хоть и послазили с нее все, кроме пулеметной команды и Крысючки. А дождь зарядил основательно. То весна чи осень, люди добрые? У Заболотного уже третий раз курево гаснет. Кони недовольно мотали головами, дергали шкурой. Кайданов плелся радом с тачанкой, иногда сплевывая красным в дорожную грязь. Бондаренко вел конягу в поводу, то ли жалел, то ли рассудил, что так быстрее будет. Прогрессор безбожно замерз и мечтал о чем–нибудь горячем – миска борща, уютно булькающая батарея, шуба – да какая разница, лишь бы грело. Крысюк думал о чем–то своем, и мысли у него были невеселые.

Из стены дождя показался всадник. Охохонюшки. Пегий бочкообразный мерин, с красными ленточками в гриве выдавал товарища Каца сразу, а своеобразная посадка почти на шее у мерина только подтверждала подозрения. Товарищ Кац обладал юношеским ревматизмом – хромал на две ноги сразу, пламенно–рыжим чубом и чарующим характером загнанной в угол крысы.

Журборез попытался сделать вид, что он к этой компании никакого отношения не имеет. Шульга изучающе уставился на Каца, будто хотел снять с него мерку — для костюма или, может быть, для гроба.

– Где были? – Кац провел целый день за разными подсчетами, и количество патронов у него не сходилось ужасающим образом. А теперь он видел причину этого вопиющего факта – неучтенный, с каплями дождя на стволе, зеленый максим. И мокрого пулеметчика в придачу.

– Там, – Крысюк махнул рукой за спину.

Кац воспитанно чихнул в рукав. Хоть предупредить можно было? А если бы в критический момент патронов не хватило из–за такого вот поведения? Некоторым людям личные мелкие радости, которые есть пережитки старого режима, заслоняют истинную цель. Но Крысюку вслух высказывать такие вещи – это небезопасно для здоровья. А здоровье у Каца было и без того плохое.

В хате было тепло. И накурено. Зато тепло. На лавке сидел Ярчук и давил вшей, скрупулезно и тщательно. Илько–артиллерист сидел на печи, сушил портянки и курил свое чрезвычайно вонючее курево. Тут же не Ипр, дядьку, имейте совесть. Хозяйка, периодически чихая, варила обед. Может, борщ, а может, и капусняк какой. Прогрессор не разбирался в украинской кухне, а Крысюк ел все, что давали. Крысючка заглянула в хату и моментально выскочила.

– А я казав! – Ярчук оторвался от казни очередного паразита, глянул на печку.

– Шо казав? – Ильку было лень слезать с печки, только–только согрелся.

– Шо все живое тикает отсюда на крейсерской скорости.

– Та не, – Крысюк уже получил от хозяйки сухую одежду. От мужа осталась, и роста тот муж был гвардейского и толщины приличной, и на тощем махновце чужое белье видело мешком, – то ее так тошнит.