Владимир Корн - Берег Скардара

С кормы и бортов мостик защищают наращённые борта, защита корабельного мозга от вражеских снарядов. А вот со стороны палубы только декоративное ограждение, несколько вьюшек с намотанными на них канатами, да узкие невысокие ящики, прикрытые парусиной.

Раздался яростный многоголосый рев табрисцев, идущих в атаку, и сразу же выстрелил фальконет, расположенный у трапа по левому борту. У правого трапа фальконет был разряжен ещё тогда, когда мы бросились на приступ мостика.

Вообще-то фальконеты на мостике и стоят из тех соображений, чтобы можно было охладить пыл взбунтовавшегося экипажа, пытающегося туда попасть.

Но против нашей атаки они не помогли, а противника больше, чем нас, значительно больше, так что надежды на фальконеты нет.

Штурм начался, нашелся у них офицер, взявший командование на себя, распределивший задачи и сумевший поднять экипаж, посылая на смерть.

Неожиданно грохнул правый фальконет, вероятно, его успели зарядить, когда я отвлекся на Иджина и собственные мысли, и вот они, табрисцы, показались.

Их встретили ударами клинков, пистолетам и ружьям ещё не время, они понадобятся тогда, когда совсем не будет сил размахивать налитыми свинцом руками.

Появившиеся табрисцы орали, а сзади подбадривали криком остальные, подпирающие их спины и ждавшие своей очереди оказаться на мостике.

Нет, они не были мастерами фехтования, простые матросы, но их было много, слишком много, и вот когда мы уже не могли сдерживать их натиск, отдавая палубу мостика шаг за шагом, захлопали выстрелы. Огонь оказался настолько плотным, что попросту отбросил атакующих туда, откуда они некоторое время назад и начинали свою атаку. Эта атака стоила нам чуть ли не половины наших людей, и большинство из них были убиты.

Я тоже должен был быть среди них, если бы не Сотнис, в последний момент успевший сбить руку с саблей, уже занесенную над моей головой. И это стоило ему жизни.

Спасибо тебе брат — думал я, припав на одно колено и лихорадочно действуя шомполом, заряжая пистолет человека, бывшего когда-то капитаном этого корабля. — Как можно отблагодарить человека, спасшего жизнь и самого погибшего при этом? И я не знаю.

Где же он, этот чертов «Четвертый Сын»? Прошло так мало времени, а нас уже почти не осталось. И дай Бог нам выдержать ещё одну такую же атаку.

«Четвертый Сын» шел наперерез нашему курсу и, если он не пройдет мимо, если не примет нас за врага, одарив пушечным залпом, если примет решение высадить в помощь свой десант, то тогда, тогда, возможно, кто-то из нас останется в живых.

В отличие от Сотниса, Мроста, брата Оливера Гентье Сигера, и ещё многих отличных парней, принявших такую судьбу для того, чтобы спасти людей, которых они даже ни разу не видели.

Справа от меня послышался шум передвигаемого по палубе пушечного лафета. Это толкают одну из трех ретирадных пушек, установленных на мостике, ближе к трапу, чтобы хоть как-то ограничить проход.

Они толкают лафет на коленях, опасаясь попасть под огонь стрелков с палубы. Одному уже не повезло, пуля все же его настигла, заставив бросить пушку и схватиться за живот. Но дело они свое сделали, пушка у схода на палубу станет для атакующих хоть и небольшим, но неудобством.

— Командир — это снова Прошка и снова с пистолетами, теперь уже с парой.

Спасибо Проухв, мой правый локоть распух, и, что самое обидное не из-за ранения.

Я ударился им о балясину трапа, ещё в самом начале нашего штурма мостика.

Поначалу боль почти не чувствовалось, а сейчас локоть дергает острой болью при каждом ударе сердца и действовать правой рукой всё труднее, а левой из меня фехтовальщик ещё тот.

С палубы раздался пронзительный свист боцманской дудки, это сигнал к новой атаке.

Табрисцы тоже отлично видят свое положение, и приближающегося «Четвертого Сына». Какое всё же странное название, надо будет обязательно спросить о нём, если получится.

Снова яростный рёв защитников корабля и неожиданно ответом ему стал пушечный выстрел. Это один из людей Иджина, который до этого лежал, ухватившись за живот, даже не делая попыток уползти вглубь мостика, нашел в себе силы, чтобы приподняться и вставить фитиль в запальное отверстие орудия.

Как славно получилось, и как вовремя это произошло, нападающие даже замялись на миг, не ожидая случившегося.

Этот штурм был ещё яростнее в отчаянной попытке экипажа покончить, с нами, наконец.

И вот тогда, когда всех нас прижали к кормовому борту, и мы теряли людей один за другим, послышался ещё один рёв, рёв десантирующейся на борт табрисца абордажной команды «Четвёртого Сына».

Мы сидели, уместившись на пушечном лафете, передавая друг другу бутылку с вином. Мы, это я, фер Груенуа и дир Пьетроссо.

Вино было удивительно гадостным на вкус, в чем мы единодушно сошлись, но что у нас вызывало только глупые улыбки. Изредка один из нас издавал нервный смешок, тут же подавляемый, мы остались живы.

Восемнадцать. Осталось только восемнадцать из тех семидесяти двух человек, что высадились на палубу табриского корабля. И два человека из них не выживут точно.

Наверное, улыбаться было не самое подходящее время, но так приятно было вдыхать полной грудью воздух, из которого ещё не выветрился запах пороховой гари, и понимать, что следующей атаки уже не будет.

«Четвёртый Сын» успел отойти от борта табрисца, оставив на нем полсотни человек, и устремился на помощь «Морскому Воителю». Бой ещё не закончился, против двух кораблей Табриско оставалось два корабля Скардара, да ещё один, наполовину затопленный, тот, что остался без грот-мачты.

Но никто из нас не сомневался в победе, и поэтому мы улыбались.

— Скажите, господин дир Пьетроссо, почему этот корабль имеет довольно странное название? — спросил я у Иджина, махнув рукой в сторону ушедшего «Четвертого Сына», зачем-то улыбнувшись в пустоту.

Болел локоть правой руки, болел так, что я не мог поднести горлышко бутылки с вином ко рту, поручив это ответственное дело левой.

Болели ребра под смятой кирасой, от которой я ещё не успел избавиться.

Жгла рана на ноге, оставшаяся после скользнувшей по ней пули.

Волосы слиплись от крови, а в голове до сих пор шумело от удара саблей, и мне очень повезло, что он оказался плашмя.

Но я сидел и улыбался глупой улыбкой, задавал глупые вопросы и вдыхал такой замечательный морской воздух, сладкий, как поцелуй любимой.

— Четвёртый сын, господин де Койн… — начал Иджин, перед этим приложившись к горлышку бутылки, после чего передав её Фреду. — Есть у нас такая притча.

Было у одного человека четыре сына. Когда они выросли, один из них стал великим учёным, и имя его стало известно по всему Скардару. Второй — влиятельным политиком, и к его мнению прислушивался сам правитель. Третий занялся торговлей, нажив огромное состояние. А четвертый, самый младший, стал воином, просто воином. И вот однажды они встретились, встретились, чтобы почтить памятью своего умершего отца. Встретились за столом, уставленным всеми возможными яствами и винами, и разговаривали. Вспоминали детство, отца, словом всё, о чем и говорят в таких случаях родные братья.