Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

Решение было смелым, но он посмотрел на свои бледные, трясущиеся руки, и спросил себя, что из задуманного окажется ему по силам; а затем, принимая во внимание расщепленное состояние своего разума, насколько его хотя бы хватит, чтобы не забыть об этом решении.

Байрон вернулся с Джоном Трелони, чтобы обсудить детали завтрашнего погребального костра ― Трелони лишь дважды в изумлении взглянул на Кроуфорда, один раз, когда впервые его увидел, а второй, когда Байрон сказал ему, кто это был ― но Кроуфорд никак не мог сосредоточиться на том, о чем говорилось; Трелони был настолько дородный и загорелый, настолько чернобородый и ясноглазый, и пышущий здоровьем , что Кроуфорд чувствовал себя изношенным и иссушенным, просто находясь рядом с ним.

Байрон заметил его невнимательность и провел Кроуфорда вдоль по коридору в гостевую комнату. ― Я пришлю слугу с чем-нибудь съедобным, ― сказал он Кроуфорду, осторожно присевшему на кровать. ― Я уверен, что доктор настоял бы, чтобы ты неделю не покидал кровати, но завтрашнее сожжение будет своего рода пробным забегом [369]перед предстоящим еще через день сожжением Шелли, так что я хочу, чтобы ты поехал.

Байрон повернулся было уйти, но затем добавил, ― Да, и я также скажу, чтобы слуга захватил чашку брэнди ― и не стесняйся в любое время попросить еще. Не в моем обыкновении ограничивать кого-нибудь в пьянстве, к тому же я не могу позволить пойти вокруг молве, что мое гостеприимство хромает настолько, что гостям приходится пить одеколон.

Кроуфорд почувствовал, что его лицо вспыхнуло, и сидел, не поднимая глаз; но после того как Байрон покинул комнату, он с благодарностью вытянулся на кровати, поджидая еду. Он слышал, как из окна выливали оставшуюся после его купания воду, и понадеялся, что та не отравит растения.

Он провалился в сон, и ему снилось, что он снова распят на кресте в подземном баре; кто-то по ошибке принял его за деревянное распятие и уже собирался вогнать железный гвоздь в его лицо, но единственное, чего он боялся, что человек слишком рано заметит, что он живой, и не сделает то, что хотел.

Единственными уцелевшими частями были немногочисленные

осколки костей, нижняя челюсть и череп; но что

поразило нас всех, так это то, что сердце его осталось целым.

Когда я выхватил эту реликвию из объятой пламенем печи,

мои руки сильно обгорели; и увидь кто-нибудь это мое деяние,

мне пришлось бы подвергнуться карантину.

— Эдвард Джон Трелони,

Из записей Шелли, Байрона, и Автора, 1878

Леди Макбет: Все еще пахнет кровью: всем

благовониям Аравии не очистить этой маленькой руки.

О-о-о!

Врач: Что за вздох! Как тягостно

страдает это сердце.

Придворная дама: Я не хотела бы таить его в груди

ценою почестей, что телу достаются.

— Шекспир, Макбет

Река Серкио в конце этого жаркого лета узкой неглубокой лентой вилась между крутых берегов, и искрящиеся волны, что набегали из Лигурийского Моря и с шумом обрушивались на этот необитаемый участок Тосканского побережья, образовали пену на приличном удалении вверх по устью реки, очевидно не встречая никакого сопротивления со стороны последней. Прибрежный бриз еле слышно шелестел в ветвях благоухающих сосен, что покрывали склоны холмов.

Боливар встал на якорь в пятидесяти ярдах от берега, вблизи шлюпа [370], над которым развивался австрийский флаг, а карета Байрона остановилась на грунтовой дороге над берегом.

На песчаном склоне холма располагалась лачуга, сооруженная из сосновых стволов, соединенных сосновыми же ветвями, и крытая тростником, и Кроуфорд, Байрон и Ли Хант сидели в ее тени, потягивая холодное вино, в то время как несколько одетых в форму мужчин стояли вокруг этого маленького сооружения. Кроуфорд обильно потел и задавался вопросом, кому из этих служивых выпала неприятная обязанность прожить в этой лачуге весь прошлый месяц, охраняя могилы Вильямса и де Ложа.

― Трелони расстроен, ― сказал Байрон. ― Он хотел бы проделать все на рассвете ― и не сомневаюсь, с кораблем викингов в качестве погребального костра. Байрон все утро был нервным и раздражительным.

Трелони стоял в нескольких сотнях ярдов от них, со скрещенными руками, наблюдая, как мужчины из Санитарной Службы копают мягкий песок. Его изготовленная на заказ, своего рода жаровня, четырехногий железный стол с высокими боковыми стенками, стояла над непомерно большой грудой сосновых бревен в нескольких ярдах за ним.

Трелони сказал Байрону, что хочет, чтобы кремация состоялась в десять часов ― но Байрон спал долго, так что его карета лишь к полудню докатилась до того места, где дорога подступала к этому берегу.

Кроуфорд отхлебнул еще вина, затем кивнул. ― От всего этого попахивает язычеством, ― сказал он. Дорога его утомила, и все, чего он сейчас хотел, это поспать. Он поглубже надвинул на глаза край соломенной шляпы.

Хант взглянул на него в замешательстве и, казалось, хотел о чем-то спросить, но в этот миг Байрон чертыхнулся и поднялся на ноги; копавшие песок мужчины, очевидно, нашли тело, так как один из них выбрался из песчаной ямы и поднял багор.

― По крайней мере, хоть кто-то все еще там, ― пробормотал Байрон и, хромая, направился в их сторону.

Кроуфорд и Ли Хант поднялись и поплелись вслед за Байроном к яме по вязкому горячему песку. Кроуфорд заставил себя не отставать от Ли Ханта, хотя, чтобы не упасть в обморок, ему пришлось стиснуть кулаки и пристально глядеть себе под ноги и совершать глубокие вдохи. Бинты, наложенные на его лодыжки, были мокрыми ― надрезы-кровостоки, которыми его наградили нефандос, снова начали кровоточить.

Странно, но в морском бризе, доносящем сосновые ароматы, совсем не чувствовался запах разложения.

Санитарный служащий выволок на песок почерневшее, лишенное конечностей тело. Сплетенная из чеснока гирлянда все еще держалась на теле, и несколько окрасившихся в пурпурный цвет серебряных монет упали с него на песок. «Санитарная Служба не сжульничала», ― отрешенно подумал Кроуфорд.

Байрон щурился от яркого света, губы его были плотно сжаты. ― И это человеческое тело? ― скрипучим голосом спросил он. ― Это больше похоже на овечью тушу. Это… насмешка.

Трелони склонился и осторожно вытянул из остатков жакета черный шелковый платок; он положил его на песок возле одной из серебряных монет и указал на буквы Э.Э.В. вышитые на ткани.

Байрон с отвращением и изумлением тряхнул головой. ― Экскременты червей и те долговечнее, чем гончарная глина, из которой мы слеплены. Он вздохнул. ― Позвольте мне взглянуть на его зубы.