Марат Ахметов - Сталин. Разгадка Сфинкса

Одновременно, Ленин плохо осознавал, что его собственный организм все больше выходит из строя, хотя осведомлялся у невропатолога профессора Л.О. Даркшевича, не сходит ли он с ума. Последний успокоил больного, заверив, что у него ничего нет, кроме «простого переутомления мозга».

В то время как к декабрю 1922 года в нем произошли уже необратимые изменения, ибо улетучились последние остатки душевного равновесия. Ленин вновь и вновь порывается работать и работать, не воспринимая никаких аргументов. С большим трудом его выдворяют из Москвы в Горки, но он не унимается и очень скоро возвращается.

Подобно заезженной пластинке, Ленин постоянно обращается к вопросам предстоящего пленума ЦК, съезда Советов и другим делам. В их числе распределение работы между заместителями председателя СНК и СТО, а также набившая оскомину монополия внешней торговли.

По свидетельству М.И. Ульяновой — родной сестры Ленина, 16 декабря с вождем случился сильнейший истерический припадок: он разразился горькими рыданиями. Постоянно находясь в крайне угнетенном, депрессивном состоянии больной все чаще подумывает о суицидальном уходе из жизни. Он просит самых близких к нему лиц, в том числе Сталина, оказать ему услугу в обеспечении сильнодействующим ядом.

18 декабря пленум принимает решение, на котором настаивал Ленин по вопросу о государственной монополии на внешнюю торговлю. На нем также решено сообщить вождю, по согласованию с медиками, текст резолюции. Специальным постановлением пленум возлагает на Сталина «персональную ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина врачами».

Через два дня Крупская, нарушая строгий врачебный и партийный запрет, записывает излияния своего мужа, адресованные Троцкому, по потерявшему актуальность вопросу о монополии внешней торговли. Сталин, разъяренный безответственным поведением Крупской, обрушивается на нее с площадной руганью. Он понимает, что Ленину в его состоянии необходим абсолютный покой, только в подобном случае шансы на спасение оставались. И очень скоро у Ленина случился второй инсульт…

Как известно, любая болезнь практически неизлечима, если психика человека функционирует ненормально (все болезни от нервов). В клиническом случае с Лениным врачами явно была выбрана неверная тактика лечения. Пациенту, в первую очередь, необходимо было постараться обеспечить как можно более полный покой на ранней стадии и отрешить от дел. То есть попытаться подправить психику больного, а затем уже приниматься за его физическое состояние. Впрочем, вероятнее всего, они стремились к подобному, но недостаточно настойчиво. Ограничились полумерами, что никогда ни к чему хорошему не приводило. Мало кто из эскулапов понимал истинный характер заболевания Ленина. Иначе они не давали бы столь смелые прогнозы, как, например, 21 марта 1923 года. В тот день у Ленина случился как никогда многочисленный консилиум с участием вновь приглашенных заграничных профессоров.

После всестороннего обследования и подробного обсуждения истории болезни европейские медицинские светила дали заключение, которое в свете последующих событий выглядит форменным издевательством.

«…Признавая правильным применявшееся до сих пор лечение, консилиум находит, что болезнь эта, судя по течению и данным объективного обследования, принадлежит к числу тех, при которых возможно почти полное восстановление здоровья. В настоящее время проявления болезни постепенно уменьшаются…»

Свою лепту в ухудшение здоровья Ленина внесла его супруга, не предприняв действенных мер по «отключению» мужа от повседневной текучки. Крупская явно не понимала всей тяжести состояния Ильича.

16 декабря 22 года, когда Ленину стало заметно хуже, она сообщила по телефону секретарю Л.А. Фотиевой, что выступать на съезде Советов он не будет. На вопрос Фотиевой о самочувствии Владимира Ильича, Крупская ответила: « Средне, по внешности ничего, а там сказать трудно» ( выделено мной — М.А. ).

В начале следующего 1923 года она не предприняла действенных мер, дабы воспрепятствовать супругу в умственной деятельности, создав дополнительные проблемы коллегам по партии. Особенно характерен пример с материалом «Как нам реорганизовать Рабкрин», публикация которого разрешилась исключительно партийным ареопагом.

А через день после того, как в «Правде» была напечатана статья Ленина, 11 «наличных членов» Политбюро и Оргбюро ЦК РКП, в том числе Сталин, отправили секретное письмо губкомам и обкомам, с предельно деликатным разъяснением некоторых ее положений. По прошествии более чем восьмидесяти лет после опубликования, многосложные дебаты по данному материалу кажутся смехотворными. Однако, вслед за сломанными копьями, сиречь перьями, вскоре полетели головы дебатеров…

Исключительно по недомыслию Крупская сообщила полуживому Ильичу о грубости, допущенной в отношении к ней Сталиным. А также проинформировала Ленина о предстоящем втором съезде компартии Грузии. Засим она попыталась воспрепятствовать МА. Володичевой в передаче записки оскорбленного вождя адресату с требованиями сатисфакции. Сталин догадывался, что мозгом Ленина все больше овладевает мрак, поэтому он иносказательно выразился об этом Володичевой. Это говорит не Ленин, это глаголет его болезнь, сказал кавказец, прочитав адресованную ему записку вождя претензионного характера. Надо полагать, Володичева прекрасно поняла потаенный смысл дипломатичной фразы Сталина.

В середине марта Крупская напомнила Сталину о его обещании достать цианистый калий в качестве крайнего средства для ухода из жизни мучившегося вождя. Об этом 21 марта генсек письменно проинформировал членов Политбюро и заявил, что у него не хватит духа выполнить просьбу Ленина…

Сохранилось письменное свидетельство видного партийца Е.А. Преображенского, адресованного Бухарину, о стороннем восприятии доживавшего последние месяцы вождя пролетариата. Руководствуясь невесть какими соображениями, Преображенский летом 1923 года неоднократно посещал Горки.

«Старик ( то есть Ленин — М.А. ) находился тогда в состоянии большого раздражения, продолжал гнать даже Ферстера и др., глотая только покорно хинин и йод, особенно раздражался при появлении Н.К., которая от этого была в отчаянии и, по-моему, совершенно зря, против желания. И все-таки к нему ходила».

То ли из праздного любопытства Преображенский вновь потащился в Горки, на сей раз с Пятаковым, «не зная точно, как себя держать» и кого он, в сущности, увидит. То, что он увидел, весьма потрясло Преображенского. Ему «стоило огромных усилий, чтоб сохранить взятую мину и не заплакать, как ребенку». Вождь, именем которого пугали взрослых закаленных мужчин, представлял собой ужасающее и вместе жалкое зрелище. Поскольку его возили на каталке, и он не мог говорить, лишь издавая порою мало понятные звуки.