Евгений Пряхин - Красный паук, или Семь секунд вечности

– Что скажешь? – обратился к Юлии Сергеевне Лукьянов.

– Она сказала: «Удачи тебе, Черный Дворник?» – заинтересовалась Юлия. – Что она там насчет Черного Дворника?

– Юлька! Жми! – посмотрел на часы Лукьянов. – Сейчас уже троллейбус приедет!

И Юлия, черпая босоножками снег, выскочила в развевающемся сарафане из сквера в темноту.

Тотчас из той же темноты вылетела бойкая синица и уселась на плечо Юрию Петровичу.

– Привет, Парус!

Лукьянов собрал оставшийся инструмент и, поглядывая на Луну, спросил:

– Как Юлька? Успела?

Синица закинула голову назад и тихо пискнула.

– Спасибо, Парус. Значит, успела, – рухнул спиной в сугроб Лукьянов, и повторил. – Сначала ты разуй его, а уж потом его помой. Чтобы стишок перевести, ты черный камень разыщи. Когда стишок переведешь, то паучка ты враз убьешь. И еще останется семь секунд. Но о себе ничего не говори, иначе ничего не выйдет.

– Надо зажечь лампочку над старым диваном. Знать бы, где этот диван? – продолжал смотреть на Луну Лукьянов. – Кто же это? Лицо знакомое. Неужели Валентина Осиповна?! Приснится же такое!?

Из-за ближайшего поворота, гордо скрипя, появился очередной переполненный троллейбус с тусклыми фарами. Ожидавшие сплотились у края остановки. Уныло запели двигатели дверей, заиндевевшие створки устало раздвинулись, прибывшие счастливчики выпрыгнули спинами вперед и исчезли в темноте. Освободившиеся места в троллейбусе были немедленно заняты новыми пассажирами.

Андрей Иванович Зорин, как и предполагалось, был в полной экипировке «а ля мастрэ-сал» бразильского карнавала, с блеском исполненной из гиацинтовых перьев и белоснежного натурального шелка, радужно переливающегося в тусклом свете троллейбусных лампочек. Голову Андрея Ивановича венчал великолепный белоснежно-синий головной убор из тех же перьев в виде огромной короны индейского вождя, а на ступнях было что-то наподобие мокасин из светло-желтой мягкой кожи. Маска уникально смотрелась на задней площадке троллейбуса. Никто из пассажиров не обращал на такого попугая ни малейшего внимания.

Троллейбус сразу же с шумом и без предупреждения захлопнул все двери и начал движение. Люд, привыкший ко всему, неспешно располагался и лениво переговаривался.

– А ведь это все ерунда, – с удовлетворением нарушил хрупкое равновесие поскрипывающей тишины тусклый, но достаточно громкий мужской голосок, – нет никакого Бога, и не было. Вот Гагарин летал – и никого там не видел. И все это фигня!

Троллейбус перестал скрипеть и, мгновенно воцарившаяся тишина сосредоточила стопроцентное внимание к задним дверям, где как раз и находился Андрей Иванович. Все, как один, включая водителя и кондуктора с сумкой на поясе тулупчика, ждали незамедлительной реплики. Особенно сразил всех архаичный аргумент про первого космонавта.

Андрей Иванович терпеть не мог никаких публичных выступлений в общественном транспорте, и всякий раз в подобных ситуациях ему становилось мучительно стыдно за оратора. Но на этот раз Андрей Иванович поборол в себе застенчивость и, рискуя свернуть себе шею, повернул голову на голос – направо. Кроме широкой черной драповой спины и растрепанной меховой шапки узреть ничего не удалось. И еще увидел Андрей Иванович синичку, спокойно сидевшую на поручне.

Заинтригованный троллейбус терпеливо ждал ответа на повисший в морозном воздухе атеистический выпад. Было непонятно, примет ли кто-нибудь участие в вечернем диспуте или нет? Разочарованный холодным приемом аудитории, обладатель невыразительного голоска, профессионально выдержав минутную паузу, продолжил, но уже без стартового пафоса, как-то монотонно и зачем-то маскируясь под малограмотного:

– Чего удумали то! В церквах креститься и свечки отпевать, а сами ни во что не веруют! Хочь бы народу постеснялись, сволочи, и по телевизиру. Я вот не верю и все, хоть что со мной делай. Нету никакого Бога.

В воздухе выкристаллизовалась мучительная тягость; вот так, запросто, по ходу движения общественного транспорта, в далеком уральском городке, после рабочей смены, ребром ставился главный философский вопрос о первичности материи и вторичности сознания.

Напрасно надеялся Андрей Иванович, что, наверное, все обойдется, и возмутитель спокойствия не найдя поддержки и понимания, так и закончит свое краткое выступление, но этот момент певуче зазвучало сопрано.

– Что ты, старый пень, буровишь? Тоже мне, Барух [6]выискался! Ничего в этом не смыслишь, а туда же – критиковать, атеист несчастный, – пропел женский голос, уверенный в своей непоколебимой правоте.

Троллейбус вместе с головой водителя в открытой двери кабины и кондуктором, прекратил дышать от восторга.

– А вот и н-н-н… нет, Гагарин летал и, этот… Леонов с Титовым, и что? – обрадовался, как рыбак долгожданной поклевке, нарушитель спокойствия.

– Что ты заладил, ей Богу, «летал, не видел», – передразнила воинствующего атеиста сопрано. – Всю Россию испоганили, антихристы проклятые, все церкви разрушили, вот и получили и секс, и бандитов на каждом шагу. Посмотрите, что делается? Это все из-за вас, поганцев! Довели страну до ручки! – уже не слушая бубнящие реплики атеиста, перешедшего на невыразительные междометия, давала отповедь материалистам всех мастей сопрано.

Андрей Иванович сразу понял, что после этой страстной вокальной партии, аудитория сразу же поделилась на непримиримых идеалистов и воинствующих материалистов, причем, идеалистами стали преимущественно мужчины. Партия сопрано заслуженно пользовалось успехом.

«С таким голосом надо бы петь в оперном, – подумал Андрей Иванович, разглядывая наглую синицу. – Или, может, у них это все отрепетировано. Так, чтобы народу не скучно было. У многих путь неблизкий. Потом пойдут по вагону с шапкой – „Вы прослушали краткий спецкурс по атеизму, прошу оплатить“».

Сопрано, между тем, отбивала нелепые и вздорные аргументы престарелого «Баруха» и, безусловно, доминировало, завоевывая все больше симпатий попутчиков обоего пола. Хорошо поставленный женский голос продолжал приятно звучать все увереннее и торжественнее. Как в настоящей церкви. Внимая певучей проповеди, троллейбус перестал скрипеть и катил уже бесшумно и ровно и, кажется, без остановок.

Желание увидеть сопрано было так велико, что Андрей Иванович стал подниматься на цыпочках и максимально вытягивать шею. В этот момент тусклые, потолочные фонари засветились ровнее и ярче, а металлическая крыша троллейбуса сделалась подобно светлому церковному своду. Андрей Иванович понял, что пространство трансформировалось самым чудесным образом. В тишине, на фоне светлого троллейбусного «свода» соткались из света и теней одухотворенные, иконописные мужские и женские лики всех семидесяти трех уральских пассажиров, включая детей и водителя с кондуктором, внимающих с почтением речам пассажирки.