Игорь Курас - Программист и бабочка (сборник)

В тот самый день все в мире замерло в ожидании. Астрономы прильнули к экранам телескопов. (Собственно, они от этих экранов не отрывались все предыдущие месяцы.) Примерно в десять часов вечера по Гринвичу уже уставшие от долгого бесплодного ожидания люди услышали странный звук, раздававшийся словно бы одновременно со всех сторон. Звук понемногу становился громче, одновременно слегка – совсем слегка – меняя тональность. Никаких других событий не произошло – шум, однако, и не думал стихать.

Сложно передать, что творилось в последующие дни в умах и душах людей, не говоря уже – на улицах и площадях городов. Панике не поддались, пожалуй, лишь те же астрономы, да еще жители Нью-Йорка. Первые, сидя в своих лабораториях, не сразу и заметили, что какие-то посторонние звуки отвлекают их от работы, а для вторых непрекращающийся грохот мало что изменил в ежедневной жизни. Через несколько недель, однако, всем стало ясно, что, во-первых, шум вовсе не собирается прекращаться, а во-вторых, что никаких серьезных последствий он не имеет. Представители различных сект, конечно, обиделись и немного пошумели, а кое-кто даже попытался устроить конец света собственными усилиями, но в целом ничего из ряда вон выходящего не произошло. За следующие несколько лет постоянный шум, постоянно и плавно изменяющийся то по громкости, то по тональности, стал частью жизни человечества в той же мере, что и ветер или уровень солнечной радиации. Дети перестали бояться, коровы снова начали доиться, ученые обрадовались новому феномену и принялись просить гранты на его подробное изучение. Иногда звук стихал на часок, но тут же возобновлялся с прежней интенсивностью.

Через десяток лет наступил первый длительный – около недели – перерыв, и после этого периоды тишины начали повторяться в среднем раз в два-три года. А еще полвека спустя то, что посчитали очередным перерывом, оказалось окончательным возвращением к былой тишине.

Поскольку с двенадцатого года уже успело вырасти не одно поколение людей, то далеко не все восприняли отсутствие шумового фона как событие положительное. Психиатрам опять прибавилось работы. Между тем, астрономы, физики и им подобные скучные люди, предпочитающие пошлые математические расчеты возвышенным поискам истины, не прекращали исследований. Как порой случается, серьезное открытие в этой области сделал вовсе не маститый ученый, а молодой студент, решивший однажды от нечего делать прогнать ускоренную запись первых двадцати лет грохота через простенькую и уже устаревшую программу по поиску шифрованных сообщений в радиопереговорах. Молодому человеку, впрочем, так и не удалось опубликовать свои выводы. Все серьезные периодические издания требовали ввиду молодости и неопытности исследователя, чтобы результаты его работы были сначала оценены кем-либо из более авторитетных лиц. Однако более авторитетные лица, хотя и не могли найти никакой ошибки в действиях студента, все же не решались поставить свое имя под статьей, опасаясь из-за этого стать лицами неавторитетными.

Один за другим ученые просматривали информацию о дешифровальной программе, затем доказательства аутентичности используемой молодым человеком записи грохота, и один за другим соглашались, что результаты должны иметь неоспоримое научное значение. Затем они включали динамики, и после непродолжительного прослушивания спрашивали:

– И вот это вы собираетесь публиковать?

И качали головами.

А потом, вернувшись домой, каждый хорошенько напивался – порой впервые за долгие годы. И все равно долго не мог уснуть, с замиранием сердца вспоминая слова:

– По порядку номеров – рррасчитайсь! Первый! Второй! Третий!..

И только одна мысль немного успокаивала их, пьющих, но не пьянеющих: если бы солдат подняли по боевой тревоге, вряд ли их стали бы заставлять рассчитываться.

Едва Миша приоткрыл дверь, как изнутри раздался громкий, сравнимый с пароходной сиреной Танин вопль:

– Стой, зар-р-р-раза!

Миша замер. В следующую секунду его едва не сбил с ног пушистый черно-белый метеор. От неожиданности молодой лаборант позволил животному проскочить мимо и радостно умчаться вдаль по коридору. Однако спустя секунду Миша уже сориентировался:

– Я мигом! – И, швырнув сумку в приоткрытую дверь, понесся по коридору вслед за беглянкой, благо ее привычки были давно известны. Машка, будучи невероятно свободолюбивой кошкой, не отличалась, однако, особым интеллектом. Ей уже несколько раз удавалось улизнуть, и каждый раз Миша находил ее в конце коридора, забившейся в щель между ящиком со старыми телефонными книгами и телефонным же столиком, на котором уже лет восемь как не было соответствующего названию аппарата.

В предыдущие разы им везло больше: кошку удавалось поймать и вернуть в родную лабораторию до того, как ее успевали увидеть посторонние. Но на этот раз, шагая назад по коридору с присмиревшей Машкой в руках, Миша наткнулся на выходящего из соседней лаборатории Николая Семеновича Деньжинского и одну из его лаборанток. Оба они застыли посреди коридора и уставились на Машку.

– Разрешите пройти? – буркнул Миша.

– Что это? – не двигаясь с места, поинтересовался Деньжинский.

– Кошка.

Деньжинский молча переводил взгляд с Машкиной невозмутимой морды на Мишину невозмутимую физиономию. Миша понял, что присутствует при событии исторического масштаба: Деньжинский растерян и не знает, что сказать! Молодой человек подался вперед, тем самым намекая, что не собирается стоять здесь до вечера, и Николай Семенович невольно сделал шаг в сторону. Миша зашагал к лаборатории.

– А почему она такого… такого цвета? – вслед ему раздался голос лаборантки.

– Вы что, черно-белых кошек никогда не видели? – не оборачиваясь, откликнулся Миша.

Подойдя к двери, он собрался было постучать носком ботинка, но тут Таня сама открыла, не дожидаясь стука.

– Кто это был в коридоре? – поинтересовалась она, еле сдерживая хохот.

– Деньжинский с лаборанткой.

Таня посерьезнела:

– Паршиво. Со Светой или Натальей Михайловной? Хотя это уже все равно.

– Без понятия. – Миша на секунду задумался, затем уточнил:

– Пожалуй, скорее с Натальей Михайловной. Постарше женщина.

– Ну да, она! – Теперь Таня снова фыркнула. – А ты молодец все-таки. Уел!

– И заметь, ни словом не соврал, – довольно улыбнулся Миша, гладя Машку по спинке.

По черной спинке в крупную белую клетку.

Однажды, будучи в несколько меланхолическом настроении, Елена Витальевна пожаловалась мужу на неудачи в работе. (Впоследствии дата этого вечера отмечалась в ее лаборатории ежегодно и сопровождалась непременными возлияниями в честь ее замечательного спутника жизни.)