Александр Столбиков - Новый Мир

Вот тут Свиденцев был согласен на все сто, нет даже на все сто пятьдесят процентов.

— В чем вопрос. Мне не привыкать.

— Тут еще один момент есть. Даже не знаю, стоит ли тебе говорить.

— Тогда не говори.

— Это не тайна. Просто по-разному сложиться может. Если с подготовкой все пройдет удачно, и ты сколотишь экипаж для линкора, то получишь «Советскую Бессарабию». Сам знаешь, Самойлов словами не разбрасывается.

Свиденцев долго, очень долго молчал, сцепив ладони, крутя большими пальцами. И очень осторожно, очень мягко спросил:

— Значит, все-таки… высадка?

— Этого слова здесь не было, — очень серьезно ответил Кудрявцев. — Не было. И мысли у тебя такой не возникало.

— Ясно, что не было, — понятливо кивнул тот. — Рядовая рутина… Кто возглавит флот, неизвестно?

— Как тебе сказать… Конечно, неизвестно. Но если бы… вдруг… что-нибудь этакое, — Кудрявцев неопределенно пошевелил в воздухе пальцами, — случилось… То было бы естественно и правильно, что немцы главенствуют на суше, в воздухе — совместное командование, а на море решать будем мы. За исключением подплава, вот в глубокоморье нам с немчурой не тягаться, к сожалению.

— Гельголанд?

— Да. Он, родимый. Слишком им врезали в конце мировой. До сих пор руки трясутся. Взаимодействием со всеми и вся занимается лично Николай Герасимович Кузнецов. И с немцами, и с промышленностью. В Москве мне сказали, что по затратам на ближайший год мы чуть ли не опередим авиаторов. А командовать объединенным флотом будет Самойлов.

Судя по лицам присутствующих, они были искренне рады этому назначению.

— А кого поставят на эскадры?

— Линейные силы — пока не знаю. Надеюсь, что Исаков. А на авианосцы поставили меня. Так что погоняем Гейдельберга по всей Балтике.

Теперь у Свиденцева возникло другое опасение. Как бы голова не закружилась у новоиспеченного командира. Но тот его сразу успокоил.

— Предупреждаю, товарищи. Работать нам предстоит по-стахановски. К следующему лету флот должен быть готов так же хорошо, как наша авианосная эскадра. Причем весь флот, а не отдельные корабли. Вся страна будет работать на это, отказывая себе в самом необходимом. И помните. У нас есть только один вариант. Или мы возвращаемся, остановив англичан, или не возвращаемся совсем. Третьего не дано. Ну, разве что сбежать в дальние теплые страны и стать пиратами.

«Красная стрела» подошла к Ленинградскому вокзалу, единственному в Москве, входившему в состав не Московской, а Октябрьской железной дороги. На Комсомольской площади, знаменитой площади трех вокзалов, как обычно царили суета и оживление. К станции метро и к остановкам автобуса спешили гости столицы и прибывшие на пригородных поездах жители Подмосковья. Город рос, появлялись новые заводы, учреждения. Каждый день тысячи командированных, покидая вокзалы, тонкими ручейками устремлялись в конструкторские бюро, отделы снабжения, ждавшие вестей и документов наркоматы.

Шурша колесами, на площадь выкатилась покрашенная в серый цвет «эмка». Из нее выбрался молодой старший лейтенант в форме военно-воздушных сил. Оглядевшись, он молодцевато взбежал по ступенькам и внимательно стал осматривать спешащих к выходу людей, иногда задерживая взгляд на хорошеньких представительницах слабого пола. Убедившись, что нужного человека среди них нет, он сверился с расписанием. Похоже, поезд действительно задерживался. Уточнив в справочной, старлей поспешил в направлении перрона, к которому через несколько минут должен был подойти состав из города, ставшего колыбелью революции.

В этот раз Кудрявцеву повезло. Будучи человеком общительным, незнакомых попутчиков он тем не менее не любил. Особенно тех, кто рассматривал поездку в поезде как повод погулять в хорошей компании. Несколько раз на его памяти буянов высаживали на станциях, до наступления протрезвления. Сейчас в другом конце вагона тоже было весело. Собравшиеся офицеры-артиллеристы отмечали возвращение домой. Впрочем, без особых эксцессов.

Разложив бумаги, генерал заказал себе чаю с сахаром и до полуночи разбирался с накопившимися делами. Проблем было столько, что впору заводить дополнительную пару рук и еще одну голову. Взять хотя бы немца…

Рунге, несмотря на тяжелый характер, сугубо сухопутную специализацию и последствия ранения, отлично сошелся с палубными пилотами. После первых стычек на тему, что лучше, бомбометание с пикирования или бомбежка с горизонтали на уровне мачт плюс атака с эресами, он энергично предложил испытать теорию сугубой практикой. Палубники, не знавшие, что немцу заказано управлять чем-то быстрее велосипеда, бодро согласились. Поскольку у летчиков слова с делом не расходятся, компания немедленно отправилась на полигон. Там Рунге на новеньком Су-4, оснащенном тормозными решетками и автоматом пикирования, сумел положить пару бомб подряд в намалеванный на земле пятиметровый круг. Притихшие пилоты, глядя на порхающий в небе «сухарь», после приземления облепили машину, как муравьи, бросившись качать героя. Пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы не дать разорвать Рунге на сувениры. Теперь между отработкой взлетов-посадок на Сетке, первыми полетами с авианосцев, пилоты-бомбардировщики приступили к освоению нового для себя тактического приема — атаки с пикирования. То, что медицинский приговор строго-настрого запретил Гансу Ульриху и близко подходить к самолету, было быстро и дружно предано забвению — фокус, возможный только в то время и только в буйной и анархической компании пилотов-палубников.

Другой проблемой стал Гейдельберг. Старый служака, словно вышедший прямиком из времен Бисмарка, носивший форму, как прусский мундир, и, конечно же, с неизменным моноклем, он живо навел страх на береговые службы. Отвечающий за снабжение Балтийского флота контр-адмирал Хюппе, обычно важный от осознания собственных веса (о да, по весу он мог дать фору многим) и значимости, трясся от страха и на все лады умолял смежные службы скорее предоставить немцу два экземпляра новой станции орудийной наводки, по слухам только недавно скопированной у американцев.

Уже знакомый с Су-4 Гейдельберг в ультимативном тоне заявил, что его авиагруппа немедленно начнет летать на этих самолетах, высокомерно проигнорировав попытки Шумилина объяснить, что сейчас советский авиапром не гарантирует «сухари» даже для собственных авианосцев. Но наибольшее впечатление на него произвели «Яки». Всматриваясь через монокль в черную точку, выписывавшую в небе сложные кривые, он долго и напряженно думал, а после, ничуть не играя, прямо «на коленке» написал письма лично Шетцингу и командующему Революционным Флотом с требованием скопировать, купить или украсть русское чудо. Письма были немедленно отосланы с адъютантом в Марксштадт и Данциг.