Валерий Елманов - Крест и посох

Получалось, что так, иначе зачем бы ему ломать комедию? Но тогда зачем ему нужна смерть князя?

— А если постараюсь крикнуть? — осведомился он.

— Пробуй, — равнодушно пожал плечами волхв. — Я и мешать тебе даже не буду. Все едино — не сумеешь.

Константин попытался набрать в рот воздуха, но даже этого не сумел — что-то стискивало грудь и мешало. Он попытался еще раз и… вновь с тем же плачевным результатом. После третьей по счету попытки он сдался, поняв, что и впрямь бесполезно, даже смиренно подтвердил:

— А ведь верно. — И, глядя на зловещую ухмылку старика, еле слышно поинтересовался: — Стало быть, ждать будешь, пока я совсем не умру?

— Точно, — согласно кивнул тот. — В самое яблочко попал, княже. Стало быть, не весь ум в медах хмельных притупил. Ну что ж, коли так, еще лучше.

— Чем лучше-то? — не понял Константин. — И для кого?

— А мне, — отозвался волхв, внимательно вглядываясь в лежащего.

Отблески костра, бросая свет на старика, накладывали на его лицо мрачный багрово-кровавый отпечаток, подчеркивали смертельную белизну щек Константина, отливавшую восковой желтизной потенциального покойника.

Видя, что князь ничего не понял, волхв пригнулся к нему пониже и шепнул:

— Да ты вглядись, вглядись в меня, княже. Али до сих пор никак признать не можешь?

Кроме широко раскрытых ярко-зеленых глаз с полыхавшими где-то там в глубине заревами двух костров мрачной ненависти, Константин уже ничего не видел — так близко склонился к нему старик.

Тогда, угадав по лицу, что он так и остается неопознанным, волхв выпрямился и разочарованно буркнул:

— Никак добрый человек, кой мечом тебя тюкнул, память всю отшиб. А ну-ка, — он оживился и вновь широко заулыбался, — напомню, пожалуй. Годков пять тому назад воевали вы вместе еще с одним нелюдем, кой родным братом Глебом тебе доводится. Видать, с удачей назад ехали, да недалече от дубравы этой привал устроили. Припоминаешь?

— Нет, — с усилием разжал спекшиеся губы Константин.

Жизнь и впрямь сочилась из него, утекая прямо в землю, да не по каплям, а ручейком, и он чувствовал, что осталось ему совсем немного.

«Как-то глупо все получилось — вначале с этими разбойниками, да и теперь тоже все неправильно», — подумалось ему.

И, соглашаясь с ним, утвердительно шелестели листвой молодые дубы-крепыши, окружившие, подобно молчаливым часовым, двух человек возле костра.

«Жаль, что так нелепо», — как краткий итог промелькнула последняя мысль, и он устало закрыл глаза, не желая вести бесполезную беседу.

— Э нет. Так не пойдет, — всполошился волхв и, бережно приподняв голову Константина, почти силой влил ему в рот из небольшой плошки какую-то горьковатую, но освежающую жидкость.

Поневоле сделав несколько глотков, Константин и впрямь почувствовал себя значительно лучше.

«Неужели передумал?» — мелькнула мысль, и он, открыв глаза, вопрошающе посмотрел на старика.

— Питье это взбадривает, хоть и ненадолго, — пояснил тот и добавил: — Правда, конец твой тоже ускорится, ну да теперь тебе все едино — что к утру, что поранее.

— За что ж ты так ненавидишь меня? — поинтересовался Константин.

Тот на секунду задумался и отрицательно мотнул головой:

— Нет, не так. Я, княже, без ненависти. Это к людям мы что-то в сердце держим: любовь али там ласку, или же злимся, досадуем. А ты ж нелюдь. Какая уж там ненависть. Землицу очистить бы от двоих-троих таких, как ты, глянь, и жизнь свою не зазря прожитой считать можно.

— А почему я нелюдь?

— Ну а как же тебя назвать-то? Это ведь ты близ дубравы моей девок-словенок сильничал, а после на потеху воям своим отдавал. Ведаешь ли ты, что сталось с ними после забав ваших молодецких?

— Нет.

— Одна, позора не снеся, утопилась в озерце малом, что меж дубравой и лесом плещется. Другой девке твой Гремислав меч пониже живота воткнул. Прямо в место, откель жизнь человечья зарождается. Третья бежать удумала — стрела догнала. Четвертая под конец уж и стонать перестала. Видать, вы ее до смерти довели. Ну а пятая, совсем малая, ей еще и двенадцати лет не сполнилось, обезумела вовсе. — Волхв тяжело вздохнул, цепко сжал старые мозолистые руки в кулаки, ненавидяще уставившись в глаза Константина. — Как токмо Перун, пусть не в дубраве своей священной, но близ нее, дозволить такое мог… Молчишь? — проворчал Всевед чуть погодя, так и не дождавшись ответа. — Знамо, самому-то помирать неохота. Молить, поди, будешь, чтоб жизнь твою спас? Напрасно, — сурово поставил он точку в своем приговоре.

— Нет, не буду, — шевельнул губами Константин. Ценой неимоверных усилий он попытался произнести это твердо и по возможности громко.

Судя по тому, как обеспокоенно старик оглянулся на горящий вдалеке маленьким маячком костер дружинников, ему это удалось.

Впрочем, что бы ни сказал сейчас Константин, все было бы бесполезно.

Объяснить все попонятнее?

А как?

Сказать всю правду?

Да кто ему поверит?!

И все равно, хотя особо на это и не надеясь, он еле слышно прошептал:

— Ты вот что, старик. Одно прошу — выслушай меня. Говорят, перед смертью самому последнему злодею и то слово дают…

— Покаяться, стало быть, решил? — презрительно усмехнулся волхв. — А ты, часом, не спутал? Я ить в вашего распятого не верю. Да и слабоват он для истинного бога.

— Не то, — прошептал Константин. — Не покаяться…

Дышать было неимоверно тяжко, поэтому каждое слово давалось ему с огромным трудом, но Константин твердо вознамерился договорить все до конца, каких бы усилий это ему ни стоило, вот только…

Он протянул правую руку к горлу, кое-как нащупал тугой ворот рубахи, но рвануть его не вышло — сил не хватило.

— Никак на крест надежу питаешь, — неверно истолковал его движение старик. — И сызнова тебе поведаю: понапрасну оно. Тута в моей дубраве у него силенок вовсе нетути, да и хлипок твой бог супротив моего.

— Не то, — вновь повторил Константин. — Не то я сказать хочу.

— А что же?

— Девок-словенок не я… — Слова давались Константину тяжело, но он упрямо продолжал выжимать их из себя. — Двойник это мой. Тело у нас одно и лик един. Только душой мы отличны. — Он прервался, вновь потянувшись к вороту рубахи.

— Ишь ты, — усмехнулся Всевед, вновь неправильно истолковав порыв умирающего. — Гля-кась, даже на кресте готов роту дать в оной нелепице. Хотя да, он уже столь всякой непотребщины выдерживал, что… — И ободрил, помогая справиться с непослушным воротом: — Ну-ну, одной боле, одной мене, валяй, клянись, а я пос… — И осекся, уставившись на оголенную грудь Константина.