Андрей Дай - Орден для Поводыря

Сначала, шестого, в Барнаул вошел возвращающийся с Чуи караван. Штук тридцать телег с артельщиками, трое заметно возмужавших парней – начинающих геологов, штабс-капитан Принтц и сотня казаков с майором Суходольским во главе. День ушел на обустройство этой небольшой армии в казармах Барнаульского батальона и разговорах с офицерами. Вечером втроем – я, Андрей Густавович и Викентий Станиславович, отправились в ресторацию. В конце концов, трудный поход окончен и это стоило отметить.

Засиделись до самого закрытия, пришлось отправляться догуливать в дом Гуляева. Слава Богу, и повод нашелся – Принтц привез толстенный пакет от князя Кострова к Степану Ивановичу для отправки в Русское Императорское географическое общество.

Вообще, как выяснилось, князь оказался не самым подходящим человеком для чиновника на вновь приобретенных землях. Вместо того, чтоб исправлять свои обязанности, Николай Алексеевич ползал по окрестным сопкам в поисках каких-то травок, объезжал стойбища с этнографическими целями и устроил в Кош-Агаче самую настоящую метеорологическую станцию. При всем при этом, зимним своим жилищем, князь так и не озаботился. Благо Седачев пожалел незадачливого исследователя и обещал приютить его в своей только что выстроенной усадьбе.

Крепость достроили. Миша Корнилов организовал патрулирование границы и добычу продовольствия. Солдаты ежедневно стреляют из ружей. Оба фельдфебеля поклялись, что такого конфуза, что случился при штурме – больше не повториться.

Путешествие Принтца в Кобдо достойно отдельной повести, но если в двух словах – то все прошло относительно неплохо. Гилев с компаньонами получил разрешение на беспошлинную торговлю в городе при циньской крепости, а Кобдоский амбань дозволил китайским купцам торговать в Чуйской степи на ручье, при условии, что повозки проследуют через Монголию транзитом. Сопредельное правительство не хотело допускать ушлых торговцев в стойбища наивных потомков Чингисхана…

О результатах военной разведки Андрей Густавович особо не распространялся. Сказал лишь, что, по его мнению, знаменная циньская армия нашей, Императорской не соперник. Ни вооружения ни выучки…

Суходольскому тоже было о чем похвастаться. Он все-таки довел гужевую дорогу до переправы. Возвращающиеся в Бийск купцы глазам поверить не могли. Кидались руки целовать…

Артельщики оплатой довольны. Согласны повторить трудовой подвиг в следующем году, но нужна взрывчатка. Без нее бомы не победить. Или дорога станет до неприличия длинной и извилистой. Обещал майору каким-нибудь образом помочь…

Наутро тоже выехать не получилось. Прибыл посыльный от Дюгамеля с приказом палить из пушек сто один выстрел и бить в колокола. Барнаульским обывателям наказать радоваться, а для этого – выкатить на улицы спиртные напитки за счет горного правления.

Дело в том, что в день своего рождения, двадцатого сентября 1864 года, наследник императорского престола, его императорское высочество, великий князь Николай Александрович, просил руки датской принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары. Королева Луиза заявила, что сердце ее дочери свободно, но согласие на брак должна дать сама Дагмар. Молодые люди объяснились во время прогулки по дворцовому парку, где принцесса и дала свое согласие. В тот же день произошла помолвка. Свадьба намечена на лето следующего, 1865 года в Санкт-Петербурге.

Я, конечно, радовался, как и все. Только не был уверен, что Николай доживет до своей свадьбы. Новостей от царской семьи так и не было.

Генерал-губернатор, кроме того, извещал нас с Фрезе, что намерен прибыть в Барнаул не позднее двенадцатого октября, и настаивает на нашей встрече. А также, рекомендует Александру Ермолаевичу озаботиться организацией большого бала в честь великого князя Николая Александровича и его невесты, принцессы Дагмар.

Тут я совсем расстроился, но Суходольский напомнил, что уже к двадцатым числам и на Оби и на Томи воду скует лед, и паромы перестанут работать. И пока переправа не станет достаточно надежной, о путешествии в Томск можно не беспокоиться. Минимум на две недели, всякое сношение с Россией прервется, ибо почту по тонкому льду тоже не повезут.

Мне оставалось только расслабиться и получать удовольствие, ежедневно изучая отчеты Варешки о предварительных результатах расследования. Десятого октября, в субботу, я выписал предписание майору Васильеву, командиру десятого Барнаульского батальона выпустить всех арестованных и содержащихся в казармах поляков и туземных мещан. Всех, кроме полоумного Бутковского. К вящему моему удивлению, этот двадцатилетний молодой дворянин, с разумом пятилетнего ребенка, оказался причастным к поджогам. Единственный из всех арестованных.

Ириней Михайлович, каким-то образом выявил еще двоих поджигателей – мастерового с сереброплавильного завода и спившегося и уволенного материального приказчика с портовых пакгаузов. Первый взъярился на управляющего – Евгения Киприяновича Филева, приказавшего выпороть рабочего во дворе гауптвахты за какую-то провинность. И это невзирая на то, что с лета 1863 года физические наказания в империи были законодательно запрещены!

Бывший приказчик, с пьяных глаз, похвалился в кабаке, что спалит усадьбу ненавистного купчины. Естественно, собутыльники идею морально поддержали и даже помогли отыскать смолы и подсказали, где взять пару охапок соломы. Грубо говоря, пьянчужку взяли на "слабо". Кстати сказать, выдали его дознавателям те же самые… гм… господа.

Здание пожарной охраны, сгоревшее последним, уже в ночь на 28-е августа, похоронило в пламени пожара любые подозрения в разворовывании выделенных министерством уделов средств. В рапорте Пестянова подчеркивается, что на момент возгорания там не оказалось ни единого человека. Будто бы даже скрюченный от старости и ревматизма сторож в тот вечер, вместе с остальными чинами, участвовал в разборе развалин дома Фрезе. Кто-то заметил, что в дворне погорельца не хватает одного человека. Искали труп…

Но самый первый пожар, так сказать – подтолкнувший народную мысль в нужном направлении, случившийся 19-го августа, начался благодаря усилиям Ивана Петровича Бутковского, которого в Барнауле иначе как Ваняткой и не звали.

Сам "виновник торжества" свои действия объяснить не смог. Протокол допроса вызывал лишь грустную улыбку. "Подле усадьбы господина Платонова был?" – спрашивал Миша. "Был" – радостно соглашался злодей. "Чего делал?" – "В песочке играл". "А огнем крышу конюшни палил?" – "Палил. Пальчик вот ва-ва". "Зачем палил-то?" – долгая пауза и надутые от обиды губы – "Я больше не буду". Конечно, не будет, едрешкин корень! У младшего советника Горного правления, коллежского советника, Константина Павловича Платонова больше нет усадьбы. Как и у первогильдейской купчихи Пелагеи Ивановны Щеголевой. Только заваленные обгорелыми деревяшками участки, принадлежащие Кабинету. На территории АГО вся земля принадлежала лишь одному человеку – Его Императорскому Величеству.