Андрей Дай - Орден для Поводыря

Возможен вариант, что она показала Ольденбургскому письмо, чтоб посоветоваться. В конце концов, Петр Георгиевич гораздо лучше знает всю семью Лерхе, включая и как бы меня – Германа. Должна же она была убедиться, что это не бред изнывающего от тоски в диких Сибир ях молодого человека.

И тогда, если я прав, вырисовывается и игра моего как бы покровителя. Принц, по мнению Герочки, продолжает дистанцироваться от либеральной партии при дворе. Хотя, будучи членом Государственного Совета и участвовал в разработке реформ, но и ярым реформатором себя не проявлял. И уж тем более – не был замечен в особой дружбе с великим князем Константином Николаевичем – лидером либералов. А вот Елена Павловна своих симпатий никогда не скрывала. По четвергам, в ее салоне, частенько неофициальный штаб реформаторов собирается. Не брезгует бывать у нее и сам великий князь.

Поставив себя на место принца, понял ход его мыслей. Далеко не все из служащих империи "немцев" поддерживают либеральные идеи. Оттого и их лидер – принц Ольденбургский не имеет права выбрать одну из сторон.

Допустим, что сообщение молодого Лерхе – провокация. Чья – это другой вопрос. Но чего неведомые провокаторы пытаются добиться? Герман настаивает на необходимости тщательного медицинского осмотра наследника. Что будет, если Никса – здоров? Инициаторы этого консилиума окажутся, мягко говоря, болтунами и выскочками. А то и сомневающимися в способности династии править империей. Поддержать, или даже самому обратиться к кузену, с этаким предложением – подставить себя под удар.

Но, если Лерхе-младший прав?! Эта услуга Семье надолго сделает инициатора неприкасаемым для любых придворных штормов. Здесь выгоды очевидны.

И тогда, его хитрозадое высочество Петр свет Георгиевич, решает подставить впереди себя великую княгиню. Она женщина, вдова и "наш придворный ученый", как ее звал Император Николай I. Ее обвинить в чем-то политическом просто не смогут. И особой связи с "немцами" не отыщут. Ударит по либералам? Так им не привыкать. Зато, в случае успеха – уши Ольденбургских, благодаря Лерхе, будут торчать на сажень.

Вроде все сходится. Но, блин, когда же кончится этот садистский ужин?! Мне и нужно-то всего на всего узнать – спас я Николая от смерти, или нет. А как это коснется лично меня – да плевать. Буду надеяться, что дети Никсы окажутся более решительными и разумными, чем потомки его брата Александра.

— …А вот дорожные покрытия, устроенные по проекту этого… Герман Густавович, выручайте. Как там вашего инженера… Капитана, кажется…

Пауза затягивалась. Все смотрели на меня, судорожно пытающегося понять, о чем это они вообще говорят. Барон улыбался, а Фрезе сжал губы. Похоже, ему не нравилось, когда кто-то при нем хвалил хоть что-либо в Томске.

— Вы, видно, имеете в виду, капитана Волтатиса? Юрия Ивановича? Однако, проект и мне показался достаточно любопытным…

— О! Не скромничайте. В Томске только и говорят, что о полной победе над осенней распутицей. Я имел честь беседовать с вашим Председателем, господином Фризелем. Так он утверждает, что, дескать, устройство насыпных мостовых – целиком и полностью ваша, дорогой Герман Густавович, заслуга. Признаться, я и в Барнауле ожидал обнаружить нечто подобное, однако был несколько разочарован…

— В смету горного правления на следующий год заложено мощение центральных улиц, — ворчливо прокаркал Фрезе. — Наша, горная строительная комиссия сочла схему капитана Волтатиса недолговечной, а посему – пустой тратой казенных средств.

— Пожалуй, Александр Ермолаевич абсолютно прав, — под ехидное хихиканье Герочки, совершенно серьезно поддержал я туземного начальника. — У меня практически все работы были проведены за счет резервного фонда города и взносы многочисленного купечества. Барнаулу такие траты непосильны, хотя бы ввиду отсутствия как фондов так и купцов. Да и не пристало горной столице… Здесь камнем все должно быть…

На лице Фелькерзама не дрогнул ни единый мускул, но заблестевшие глаза все-таки говорили, что мой сарказм он оценил. Наверняка, ведь знает, поганец, о нашей с Фрезе взаимной "любви".

— Да и не бывает в Барнауле такой распутицы, как в Томске. Другой грунт, знаете ли. И Сибирский тракт с десятками тысяч подвод здесь не проходит. У меня с Кяхты только чаю до миллиона пудов в год по улицам провозят, а здесь-то что…

— Это только пока, — рыкнул порозовевший хозяин дома. — Моими инженерами составлен прожект обустройства военно-торгового тракта от Барнаула, через Бухтарму на Верный и в Китай. Вскорости бумаги будут с очередным золотым караваном высланы в Кабинет Его Императорского Величества. И мы склонны полагать, что потребные для строительства средства будут выделены.

— О-ля-ля! Это же просто чудесно! — практически искренне обрадовался ревизор.

— Несомненно, — надулся от самодовольства Фрезе. — Новый тракт существенно облегчит положение наших отрядов в Туркестане.

— А что там с нашими отрядами? — не понял гость. — Приходили какие-то новые известия от полковника Черняева? Я имею в виду, после того, как он приступом взял Чимкент?

— Нет, но…

— Кстати, дорогой Герман Густавович! Мне передавали, что в списке представленных к орденам офицеров, отличившихся при штурме кокандской крепости в июле, одним из первых указан ваш брат, подполковник Мориц Густавович. Это, кажется, был орден Святого Георгия…

Не ожидал, что добрые вести о Герином старшем брате, окажется так приятно слушать. Все-таки нужны человеку какие-то корни, что-то связывающее его с миром, определяющее его положение в человеческой стае. Многочисленная и дружная семья, как нельзя лучше отвечает этим требованиям. Этакий, сплоченный клан, во всем помогающий и поддерживающий каждого из своих членов в трудную минуту. И разделяющий радость побед.

— Он прирожденный воин, — кивнул я. — Ордена и чины – это лишь вопрос времени.

— Наш Герман Густавович, тоже отличился, — с едва скрываемым сарказмом поделился с гостем Фрезе. — Ходят слухи, он в одиночку одолел, чуть ли не целую банду беглых каторжников.

— Да-да, — вдруг встряла в разговор жена горного начальника. — Поведайте нам о вашем подвиге. Просим.

Господи Милостивый, а я-то еще удивлялся тому, как римлянки обрекали на смерть гладиаторов в Колизее. Похоже, сама мысль о чьих-то мучениях доставляла этой, в общем-то, серенькой, женщине физическое наслаждение.

— Все произошло достаточно быстро, — покосившись на прикрывших ладошками рты в ожидании кровавых подробностей девчонок, меланхолично произнес я. — У меня не было шанса даже испугаться.

— Но вы ведь стреляли из своего пистоля! — как-то чересчур на мой взгляд агрессивно, поправила Екатерина Степановна.