Андрей Дай - Орден для Поводыря

Кстати, неплохо было бы обзавестись полным изданием действующих Кодексов империи. И на полки в кабинете поставить. На самое видное место. Куда-нибудь поближе к портрету государя…

Черные, вычерченные дорогой китайской тушью, линии чертежей воплотились в камне. Никогда не забуду, как спорил с архитекторами, как доказывал необходимость обширной приемной и отдельной комнаты для архива. Той, дверь в которую прямо за спиной сидящего на своем секретарском месте Карбышева.

Ковер, строгая, без излишних украшений, мебель. Пока вдоль стен примитивные лавки, но Апанас уже отправлен к столярам. Слишком удобных здесь и не нужно, главное чтоб было где сидеть. Еще он должен заказать два стола для моих скаутов. Смену стоит выращивать с таких вот, детских лет. Чтоб умели и хотели учиться, и чтоб в голове правильные мысли прижились. Без зазнайства и без поклонения всему западному.

Утро. Пацанва явится на службу позже, после уроков. Так что пока в приемной только Миша и Артемка. Конвойные казаки чаи гоняют в караульной, а денщик здесь, ждет приказов. Да, пожалуйста. Что мне этого добра жалко, что ли?

— Посыльных к председателю и к жандармам. Пусть справятся, когда господа изыщут время меня сегодня навестить. Потом пригласи ко мне Менделеева, фон Пфейлицера и Гусева. Все ясно?

Казачок щелкнул каблуками – у Принтца научился – "промокашка", и умчался.

— Доброе утро ваше превосходительство, — Мишино лицо серьезное, но глаза улыбаются. Рад этой суете? Ну-ну.

— Здравствуй, Миша. Отправь послания городскому голове и пароходчику Тюфину, Николаю Наумовичу. Непременно чтоб к обеду у меня были. А Ивана Дмитриевича Асташева и его гостя, красноярского купца Сидорова на ужин пригласи… Надо бы что-то с поваром придумать… Тем что есть пока не похвастаешься… Письма есть?

— Ничего особенного, Герман Густавович. Провели по инстанциям в рабочем порядке, — у меня ведь набрался канцеляризмов. Даже и не знаю – радоваться или печалиться. Язык вот так и пачкается казенщиной… Но, приятно, черт возьми. Легкое дуновение из двадцать первого века… — На десять часов записан господин Пестянов с супругой…

О! Отлично! Жаль только, Апанас не успеет вернуться к этому времени, один поход к ювелиру не меньше чем полдня займет – не каждый из десятка имеющихся на Уржатке мастеров возьмется за изготовление ордена. А сам даже не представляю, где именно мои деньги хранятся. Ну да ладно. Сейчас просто обговорим все. А инвестиции и на понедельник можно отложить. Тем более что они будут гораздо больше, чем Варешка думает. Я ведь хочу на него еще одну обязанность возложить. Присматривать за новым делом для Карины Бутковской.

Тогда, холодным и злым вечером, убежав с бала в Барнауле, я и думать не в состоянии был – чем бы этаким занять ссыльную. Кровь кипела от обиды и огорчения. Сердце в ушах тамтамы войны изображало. Гера рычал что-то о "повстречать в тихом переулке и по морде". Можно подумать, генерал-губернатор только сумеречными подворотнями и передвигается.

Как через весь город к домику Бутковской ехал, совсем плохо помню. А потом, когда уже встретили, помогли скинуть ненавистный, неудобный и словно с чужого плеча, мундир, обняли да приласкали, вдруг… Действительно ведь, как-то вдруг. В один момент! Понял, что прижимаем к себе теплое тело полячки одновременно и я и Герман. Двигаемся, как-то удивительно – вместе. Желания у нас – одни на двоих, и присущая молодости энергия, и характерный для старости опыт. И, главное – никаких ощущений дисгармонии. Будто так оно и должно быть.

Даже немного грустно стало, когда все кончилось. Карина что-то щебетала, подавала на стол закуски, разливала по стеклянным бокалам красное вино, смеялась, а я лелеял в себе воспоминание. Тело мне досталось новое, но разум-то – старый. Тот, в котором отпечатались скрипящие, ноющие к дождям суставы, сжимающееся от нестерпимой боли сердце и близорукие, слезящиеся по утрам глаза. И вдруг, несколько минут единения, восторга от тела, которому пока еще все можно, и которое все может…

— Вы где-то, не со мной, — сдвинула брови полячка. — Вам со мной скучно, да? Вы только скажите, что вам интересно будет. Я и чтецом могу, стихов много знаю. А хотите в карты играть станем?

— Карты? — я решил сначала, что не правильно ее понял. — Ты умеешь играть в карты? Откуда? И в какие игры?

— Покер, ломбер, вист, квинтич, штос, — она назвала еще чуть ли не полдюжины игр. — Коли Екатерина Великая игрывала, отчего же и мне не уметь? Я ведь при бригадной лекарне выросла. А господа офицеры иного средства от скуки и не ведают…

О! Покер, как много в этом слове… Проигранные стипендии и страх, что кто-нибудь узнает о тайной страсти. В то интересное время за это можно было и из комсомола вылететь. Зато потом, забравшись наверх, и скрывать перестал. Невинное увлечение. Кого волнует пара тысяч зеленых заморских рублей проигранных хорошим человеком в покер? Тем более за столом с другими хорошими людьми. Так и стало юношеское увлечение официальной слабостью высоко взлетевшего чиновника. А государев человек без слабостей – существо странное и страшное. Неведома зверушка, от которой невесть что можно ожидать.

— И что? Хорошо играешь? — призрак идеи промелькнул в голове. Оставалось поймать мысль за хвост и облечь в слова.

— И "рыцаря" на зеленом сукне за руку поймать сумею, — хитро прищурилась полячка. Переспрашивать не стал. Зеленым сукном в игорных домах столы покрывают. А "рыцарь" – это почти наверняка – шулер. Квалификация девушки внушала уважение.

— А знаешь ли ты, сударыня Бутковская, что такое – казино?

Вот так и решилась судьба ссыльной содержанки.

Осенью, когда в сопках Салаирского кряжа ложится снег, а ручьи прячутся под ледяным панцирем, в Мариинск, а оттуда и в Томск возвращаются сотни золотоискателей. Те, кому повезло. Кто вернулся с добычей, а не погиб под когтями диких зверей, от пули конкурента или от плохой крупы не загнулся. Иные и по несколько тысяч ассигнациями за сезон намывают.

Многие – женаты и дети мал, мала меньше по лавкам. И надо бы добычу в дом нести, семью снабжать, да только так трудно и страшно коварное золото дается, что останавливается мужик в городе на пару дней. Вина хлебного отведать, перед людьми похвалиться. Такие по осени в Томске кутежи устраивают, что батальон на улицы выводить приходится, горожан от артельщиков оборонять.

Любят это время виноторговцы, воры и шулера. Широкая душа у вырвавшихся из тайги, обманувших смерть, старателей. Многие тысячи рублей тогда хозяев меняют.

На зиму в Томск приезжают со своих приисков и золотопромышленники. Не такие, как Асташев, а те, что помельче. У кого пальцев на руках хватает золотоносные участки свои считать. Так и они в загулы пускаются. Не такие разнузданные, без выплескивающихся на улицы кабацких драк, но тоже широкие и щедрые.