Сергей Константинов - «По полю танки грохотали…». «Попаданцы» против «Тигров»

– Мишка, вжарь им!

Рявкнула пушка, потом еще и еще; смотровую щель затянуло дымом. Когда он развеялся, стало видно, что не всем так повезло, как им. Справа горела «бетушка» с бортовым номером семьсот тридцать восемь, пламя лизало скособоченную башню. Но, охваченный огнем и темно-желтым дымом, он все-таки еще продолжал двигаться, похожий на гигантский факел. Интересно, ребята внутри видят хоть что-то или движутся так, вслепую? А может, они уже убиты, и танк движется просто по инерции?

Вдохнуть бы свежего воздуха – хотя бы один, малюсенький, глоточек! Пускай городского, наполненного выхлопными газами, но не этого, который, даже если пытаешься вдохнуть полной грудью, застревает в горле комком и дальше не хочет идти.

Угу. Ты еще себе платочек духами смочи да к носу приложи. Прынц… Хочется кашлять, но кашлять страшно и больно, легкие будто горят, а горло, кажется, сгорело давным-давно…

Он дернул рычаг, доворачивая машину влево. Сзади что-то гулко грохнуло, и танк почти подпрыгнул.

Мишка побледнел и – Виктор заметил это краем глаза – перекрестился. До него самого пока не доходило, и напарник пояснил:

– У ребят боекомплект сдетонировал. Земля им пухом.

На секунду подумалось: те, кто горит сейчас в своем легком танке – мертвые ли, или еще живые, – прямиком попадают на небо. Прямо к богу. Вне зависимости от того, в какого из богов верили при жизни и верили ли вообще. А может, и не только горящие, а все воины, павшие за родную землю?

– Вась, не спи!

Он послушно кивнул. Мишка-то не спит – пушечка родимая то и дело порявкивает, заглушая вражеские зенитки. Напарник надсадно кашляет, словно пытается выкашлять наружу непослушные легкие, не желающие фильтровать воздух, который и воздухом-то назвать сложно.

В наушниках треск; кто-то тщетно пытается прорваться. Кто-то что-то кричит, но Виктор слышит только отдельные отрывки: «… ать… ыть… двух… кружи…»

Ничего не слышно, но непонятные обрывки сами собой складываются в слова, неся малоприятную новость. Немцы обошли переправу и ворвались в город сразу с двух сторон – с юга и с востока. Теперь они окружены.

– И что будем делать?

Виктор пожал плечами. Как будто выбор есть!

– Давить сволочь!

Миша кивнул.

– Стало быть, рвем в центр города.

Танк – легонький, послушный – хорошо слушался рычагов. И это, пожалуй, его единственное достоинство. В такой если пальнуть хорошенько – так от экипажа и мокрого места не останется. И пушчонка кургузая.

Зато скорость до пятидесяти двух километров в час. Так что в центр города они почти влетели, с размаху врезаясь в немецкую колонну. И эти пьяные, что ли? Или просто тупые? Ни хрена не слышат? Уши им позакладывало?! Хотя лучше бы заложило им, танкистам.

До сих пор Виктор считал одним из самых противных скрип мела по стеклянной доске. Ага, дудки! А звука давящихся гусеницами человеческих тел не слыхали? Он будет преследовать его вечно. Нечто среднее между хрустом и чавканьем – гигантский людоед вышел на охоту, пожирая тех, кто пришел в чужую страну за чужими жизнями. Он в последний раз ел хрен знает когда, но сейчас еда настойчиво просилась наружу.

Это – не люди. Это – фашисты. Их только так и можно. Давить гусеницами, давить голыми руками…

Рядом – бледное Мишкино лицо. Мишке еще хуже. Это он, Виктор-Василий, знает, что творили немцы в захваченных ими городах и селах. Он видел фотографии повешенных, расстрелянных и зверски замученных мирных жителей. Он – знает , а Мишка – нет. Для него это пока люди, живые люди, пускай и враги. Люди, которых сейчас перемалывают в фарш гусеницы их танка. Пускай легкого – для человеческой плоти большой разницы нет, наваливается ли на тебя сверху двадцать шесть тонн или одиннадцать…

Однако Мишка на самом деле растерялся куда меньше.

– Давай направо!

Он послушно дернул рычаг. Выполнить приказ сейчас было проще, чем думать самому.

Улочка узкая. Но ничего, проедут как-нибудь.

– Еще направо!

Они буквально носились по городу, сея панику и смерть.

Страшно не было – кровь, переполненная адреналином, пульсировала в висках, стучала в ушах. Стрелять. Давить. Убивать.

– Дави фрицев!

– Кого?!

Мишка этого слова не знал, хотя применительно к немцам оно использовалось еще в Первую мировую. Правда, не так широко, как во время Великой Отечественной.

– Фрицы. Ну, их часто Фридрихами зовут, а Фридрих сокращенно – Фриц.

Мишка засмеялся.

– Замечательно! Будем живы – надо ребятам рассказать. Приживется прозвище, как пить дать.

Прозвище приживется, но вовсе не с его легкой руки. Потому что им с Мишкой из сегодняшнего боя не выйти. Так случалось всегда: одна игра, один бой, гибель. А может, в этот раз повезет? Не ему – Мишке? Тот выживет, расскажет о «фрицах», и прозвище приживется именно благодаря ему, Виктору? Угу. Это было бы прикольно. Хотел повлиять на ход войны и повлиял тем, что ввел в обиход прозвище «фрицы».

Только вот слово «прикольно» при напарнике все же употреблять не стоит – уж этого он точно объяснить не сможет.

– Направо! Направо давай! – заорал Мишка. Виктор послушно налег на рычаги, выворачивая булыжники из мостовой.

Танк дернулся, по броне весело зашлепали пули. «Пули, как воробушки, плещутся в пыли». Броня-то слабовата, но не для пуль. Это фрицы уже паникуют.

Ага, конечно, он же у нас самый умный, а фрицы – дураки. Такие, какими их порой показывали в старых фильмах. Пули… А снаряда не хотите, уважаемый Виктор Валерьевич?

– Жми!

Снова гавкнула пушка. Мишка – герой. Повезло ему с напарником. Он снова налег на рычаг, но тронуться с места не удалось. Танк подпрыгивал, мотор завывал, и больше ничего не происходило.

– Похоже, в гусеницу снарядом попали.

Мишка спокойно кивнул.

– Стало быть, здесь и подыхать станем. Хоть знать бы, как улица называется.

В смотровую щель была видна новенькая табличка – «Улица Островского».

– Подходящее название. – Миша стащил шлемофон; русые волосы сосульками прилипли к голове. Наверное, и он такой же потный, только это почему-то совсем не ощущается.

– Я, знаешь, очень люблю «Как закалялась сталь»! Три раза читал.

Сам Виктор об этом произведении знал только, что главного героя зовут Павел Корчагин да еще что писатель Островский практически полностью списал его с себя. А, ну еще – что произведение два раза экранизировали. Сейчас ему было стыдно за это, стыдно перед Мишкой. Хочешь быть по-настоящему своим для этих ребят, с которым тебе уже довелось и еще доведется умирать вместе – надо жить тем же, чем живут они. Почему ему впервые пришло в голову только сегодня?

– Давай ты за пулемет, а я с пушкой стану управляться.

Снова Мишка додумался, а не он, человек двадцать первого века. Туго, туго у него с соображаловкой.