Попова Александровна - Пастырь добрый

— Снова намекаешь на свою осведомленность?.. итак, стало быть, тебе все равно. Выбирай — какую ломать, левую, правую?

— Хоть обе — слова от меня не услышишь.

— Кто тебя за язык тянул… — Курт поднялся, сделав шаг и остановившись над головой пленного чародея; тот осторожно перевел дыхание, сжав кулаки и рванув руки. — Не рыпайся. Вбито на совесть. Один момент: как только ты пожелаешь ответить на какой-либо из заданных мною вопросов, я приостановлю наш только начавшийся разговор. Захочешь ответить на все — мы с тобою распрощаемся. Итак?

— Грубо работаешь; а я-то ожидал высоких традиций — игл под ногти…

— С собой нет, — сожалеюще отозвался Курт и четким резким ударом вмял каблук под локоть вытянутой руки чародея; хруст кости заглушило утробное рычание, и из-под впившихся в губу зубов на коже проступили крупные капли крови. — Надо же; не закричал, — отметил он с одобрением, медленно обойдя вокруг и остановившись над второй рукой. — Повторяю вопрос. Имена, смысл вашей затеи и моего участия в ней. Ответь хотя бы на один — и будет шанс перевести дух.

Тот рванулся опять и на этот раз почти не сдержал крика, когда сломанная рука, скребя костью по мышцам, вывернулась в сторону.

— Чтоб ты мной подавился, — выцедил чародей, с усилием проталкивая воздух в грудь.

— Ответ понятен, но неверен, — кивнул Курт и вдавил сапог во вторую руку, провернув в сломе каблук, дробя сокрушенную кость.

— Schweinehund! — вырвалось сквозь стиснутые до скрипа зубы. — Ублюдок, шваль монастырская!

Он поморщился.

— Фу. А меня величал люмпеном… — обойдя напрягшееся в болезненной судороге тело, Курт снова присел на корточки подле перекошенного лица и усмехнулся. — Это, вообще, хороший выход — выкрикивать оскорбления во время пытки. Вроде как это и не крик сам по себе. Самолюбие утешается. Только заметь: все это длится минуты две, не больше; сколько ты еще продержишься?

— Устанешь первым, — выдавил чародей сквозь стон, закрыв глаза и дыша урывками, точно загнанный конь.

— Да брось, — возразил Курт уже серьезно. — Это похвальная стойкость, только к чему?

— Альберт Майнц, «Психология пытки», — тихо проговорил пленный, не открывая глаз. — Том второй, «Supplementum» [133] «Приложения» (лат.). , выдержки из протоколов. Самый часто применяемый довод.

— Образованный… Только ведь частое использование этого довода его ценности не упраздняет, я бы даже сказал — напротив. Подумай. Он ведь прав, этот основоположник: смысла в твоих потугах нет. Вскоре силы иссякнут; начнешь кричать — уже по-настоящему. Потом иссякнет и терпение. И ты заговоришь. И в том, и в другом есть кое-что общее: как невозможно будет остановиться, если ты позволишь себе крикнуть, так и слова — сами польются, если ты дашь себе волю ответить хотя бы на один из моих вопросов. Попробуй. Увидишь, это просто.

Тот не ответил, продолжая лежать с закрытыми глазами; Курт аккуратно ткнул острием все в то же оголенное ребро, и чародей содрогнулся, выгнувшись и тихо взвыв сквозь стиснутые губы, когда напряглись привязанные к кольям сломанные руки.

— В твоем положении особо не подергаешься, — заметил Курт со вздохом. — Об этом тоже подумай. Теперь, что бы мне ни пришло в голову с тобой сделать, тебе будет больнее втрое; возможно, крик и можно удержать, но не дернуться от вот такого… — укол в голую кость с надрезанной жилой он повторил снова и, переждав вторую волну судорог, продолжил: — Не дернуться от вот такого нельзя. И каждое твое движение будет отзываться дичайшей болью в переломанных костях. И любая малейшая попытка шевельнуть руками будет загонять осколки все глубже — в мясо, нервы… Вот еще одна отличительная особенность допроса в полевых условиях. У меня нет всего упомянутого тобою оборудования — ни лестницы, куда тебя можно привязать, ни крюка в потолке, к которому тебя можно подвесить; все, что делается в пыточном подвале — в своем роде мягкий вариант того, что приходится делать вот так, на пустом месте. Я буду рвать тебя на части — медленно и очень болезненно. Вместо вывернутых рук — переломанные руки. Вместо игл под ногти — сломанные пальцы. Ведь ты их все еще чувствуешь?.. Вместо тисков на ноги — следующим номером я сломаю тебе колени; тогда любое вздрагивание твоего тела будет причинять боль вчетверо сильнейшую. Пока я не начал — не хочешь сказать что-то большее, чем два слова из уличного обихода?

— В гробу я тебя видел, — сипло выдавил чародей.

— Ведь ты не сможешь дотерпеть до конца, — наставительно повторил Курт. — Пойми ты это. Пойми, что я это понимаю; те, кто, как ты выразился, «нам оказался не по зубам» — те ведут себя не так. Те молчат — в прямом смысле. Просто молчат. Они не плюются ядом, не поливают допросчика грязью, не бранятся — они молчат . И взгляд у них другой. В твоем — паника. Ты держишься, но понимаешь, что твои силы не бесконечны, и рано или поздно… Давай начнем с малого. Назови свое имя. Просто имя, чтобы я знал, как к тебе обращаться. Такая малость. Просто имя.

В молчании прошла минута — он мысленно отсчитывал секунды, сам не зная, для чего; чародей открыл глаза, но смотрел в сторону, по-прежнему молча сжимая губы и дыша осторожно, опасаясь шевельнуться. На виске, ясно видимая на посиневшей от холода коже, выступила капля пота, медленно набухая и норовя скатиться вниз.

— Что ты мне раскроешь, назвавшись? — снова заговорил Курт — чуть тише и спокойнее. — Что тайного в твоем имени? Это просто имя. Набор букв, обозначающий некую личность. Личность я вижу перед собою; более я ничего о тебе не знаю. Узнав имя, я не стану знать больше. Не узнаю, откуда ты, чем занимаешься и с кем связан. Давай совершим некий обмен: ты назовешься, а я не стану делать кое-чего из того, что сделать собирался. Тебе ведь не хочется узнать, как выглядит мир, на который смотришь выдавленными на щеки глазами? Судя по свидетельствам испытуемых, зафиксированным в протоколах, способность видеть остается, вот только от этого частенько сходят с ума, не дождавшись окончания допроса. Конечно, это для тебя тоже выход в некотором роде… Но сомневаюсь, что он тебе по душе. Итак, вот мое предложение. Я хочу услышать твое имя, и одну из стадий мы пропустим.

Еще минута — долгая, наполненная тишиной — протянулась немыслимо вязкой нитью клея; наконец, стиснутые губы вновь расползлись в ухмылке, тут же болезненно сжавшись.

— Янек — вот мое имя, — проговорил чародей тихо и с усилием поднял взгляд. — Янек. А по этому имени можно многое сказать.

— Далековато забрался от родины, — кивнул Курт. — И с языком полный порядок… Сказать — ты прав — можно и впрямь немало. Ты случайный человек в вашей компании, или же ее состав весь такой… многонародный?