Попова Александровна - Пастырь добрый

— Кельн?.. Далековато забрался; так что с тобой случилось, где ты был, почему тебя искали? Мы попытались выспросить, но нам рассказали какую-то глупую историю — дескать, ты бросил университет, женился на какой-то крепостной девчонке, а после и ее тоже бросил и удрал; я не поверила, конечно, но…

— Да… — все еще пребывая в некоторой растерянности, выговорил Бруно, глядя в стол. — Но. Но половина — правда; только ее я не бросал — она умерла. И тогда я действительно сбежал.

— А как же… Нам еще сказали — ты женился, потому что она… — Барбара помялась, изобразив около живота округлость, и нахмурилась: — Ты, значит, при ребенке?

— Да, было, — ответил Бруно с невольной резкостью. — Но у меня нет никого … уже. Если я прояснил для тебя эту часть своей биографии, то лучше об этом более говорить не будем.

— Не ори на меня, мне для этого Карла вот как хватает, — одернула Барбара и тут же смягчилась, вздохнув. — Я вижу — ты изменился; сильно изменился… Мне жаль, правда. Не смей на меня злиться. Пойми сам — ты просто взял и ушел, в какой-то неведомый университет, не зная еще, угодишь ли туда, а после являются вооруженные люди, громыхают железом, едва ли не кандалы наготове держат, и — полнейшая неизвестность; у отца после этого приступ случился…

Она осеклась, глядя на брата исподлобья, с опасением следя за тем, как он мрачнеет, и, наконец, вздохнула в ответ на вопросительный взгляд:

— Да, дня через два… Слушай, ты не виноват, не надо так смотреть; папа уж не мальчик был — ему и без того недолго оставалось. Не это — так другое… Лучше говори о себе. Давай о хорошем; как это ты — вот так? Ушел — голодранец и сопляк, а вернулся вон какой, «помощник следователя»; звучит внушительно.

— Да вот так… сложилось… — промямлил тот, и Курт махнул на него рукой, точно на надоедливую муху:

— Скромник; твой брат, Барбара, однажды помог мне в одном из моих расследований — а точнее говоря, жизнь мне спас. За это и за просто неприличную смышленость мое начальство одобрило его к службе, послав этого самого графа вместе с его солдатами… гм… обратно. Не стоит держать зла на него — все это время у него не было ни одной возможности вырваться хоть ненадолго, чтобы навестить родню; сама понимаешь, такое дело — служба.

— Понимаю, — улыбнулась хозяйка дома в ответ на его улыбку. — Только воображаю себе это с трудом — хоть и вижу его своими глазами, а все равно не могу представить этого сорванца занятым серьезным делом… Так стало быть, с университетом покончено?

— Ну… — выдавил подопечный, и Курт вмешался вновь:

— В некотором роде — он еще учится; одно другому не помеха. При желании.

— Вот как? И что ж он изучает?

— Богословие, — не моргнув глазом отозвался Курт, мельком увидя, как подопечный посерел, стиснув зубы и глядя в его сторону с ненавистью. — Отчего-то именно к этой благой науке особенно лежит его душа.

— Что ж, коли так; я даже понимаю… Ты давно в Хамельне?

— С полчаса; мы, собственно, проездом… — начал Бруно, и та спохватилась:

— Так вы с дороги; я на стол соберу.

— Нет, не надо, — поспешно возразил тот, вновь скосившись на Курта просительно. — У меня времени мало, да и вообще… не надо.

— В самом деле, — подтвердил он, подумав мельком, что доход всей этой семьи разом навряд ли много больше его жалованья, на недостаточные величины коего он столь часто сетовал. — Мы перекусили в дороге, к тому же, прав твой брат, спешим. Забежали ненадолго; он — повидаться, а я, уж прости, не удержался — из любопытства, взглянуть на тех, о ком столько слышал. Надеюсь, ты не станешь бранить непрошенного гостя?

— Ни за что, — улыбнулась Барбара еще шире. — Того, кому я обязана его появлением здесь, за столько лет? Расцеловать готова.

Бруно поджал губы, скосившись в его сторону с нескрываемой злобой, однако промолчал; Барбара поднялась.

— Я на минуту, надо заскочить на кухню — жена Карла пытается стряпать; знаешь, если я захочу от него избавиться, я просто позволю ей приготовить обед полностью самостоятельно.

— Это одна из тех страшных, ненавидящих тебя до глубины души… — начал Курт; подопечный резко развернулся, пристукнув по столу стиснутым кулаком, и выговорил, отчетливо чеканя каждое слово:

— Не сметь; понял?

— Что? — переспросил он. — Здесь вежливость не в чести?

— Убью, — пообещал Бруно тихо.

— Да брось ты, — откликнулся Курт уже всерьез, метнув короткий взгляд в сторону кухни. — Сестра друга — это святое.

— Не может быть, — усмехнулся подопечный спустя полминуты неловкой тишины. — Ушам своим не верю. Неужто сознался?

— Это я ляпнул по глупости, — возразил он, отмахнувшись.

— Нельзя вечно отбрыкиваться от всех человеческих слабостей. Я никогда не набивался в духовники, однако…

— Пока я не услышал от тебя того, что обыкновенно слышат от содержанки женатые любовники, — прервал Курт со вздохом, — хочу пояснить кое-что. Я ничего не имею против кого бы то ни было лично, но это — это правило благоразумия, Бруно. Правило безопасности.

— А как насчет «Nulla regula sine exceptione [79] Нет правила без исключения (лат.). »?

— Ну, полно; урок латыни окончен. А теперь серьезно. В академию не напрасно набирали отребье с улиц, без родителей и связей — такие, если удержатся, будут благодарны за подаренную жизнь…

— Как ты.

— Да, как я. Среди курсантов, знаешь, ходила полувсерьез фраза «нас поимели, а нам понравилось»; я далек от иллюзий и все понимаю. И второе, чем ценны такие, как я — у нас нет никого, и это оберегает всех. Если буду убит — по мне никто не заплачет; и это хорошо. Но при всей моей заботе о душевном благополучии других первое, что меня беспокоит — это мое собственное благополучие, и для меня главное, что мне терять нечего и некого, и ни о ком не заплачу я. Я не буду, как Дитрих, ночами вскакивать, чтобы проверить, как там жена…

— Ты уже женат; не заметил? — возразил подопечный со вздохом. — На службе.

— О том я и говорил всегда, — согласился Курт, не медля. — Это — важно для меня, как для тебя когда-то — счастье твоей семьи… не знаю… судьба близких… Просто: единственное, что имеет для меня значение, и пока я могу работать, не оглядываясь ни на что и — ни на кого. У меня не похитят ребенка, чтобы угрозами его жизни вынудить, к примеру, прекратить расследование или уничтожить улику, и моим сослуживцем нельзя прикрыться, приставив ему нож к горлу и тем требуя уступок, потому что…

— … ты им пожертвуешь, — договорил Бруно, когда он замялся; Курт дернул углом рта, не отведя взгляда, но сбавив тон:

— Такова его и моя работа. И я не хочу сводить дружбу до гроба с каждым из тех, с кем доведется служить вместе; хотя бы потому, что «гроб» не является метафорой.