Попова Александровна - Пастырь добрый

Когда подопечный сообщил — «Везер», — повысив голос, чтобы перекрыть лошадиный топот, все трое, не сговариваясь, придержали шаг курьерских, озирая склоны, поросшие кустарником и низко склоненными над водою деревцами; Курт был убежден, что каждый из них в эту минуту думает об одном — видели ли берега этой речки человека с флейтой, по чьему мановению волны приняли принесенные им жертвы, а если так — то не ступают ли сейчас конские копыта по уже не видимым следам хамельнских детей…

— Говорят, они вышли здесь, — продолжил Бруно, когда распахнутая пасть восточных ворот осталась за спиною.

— Логично, — пожал плечами Ланц, с интересом разглядывая узкие и в сравнении с кельнскими словно какие-то застиранные, точно грязный фартук, улицы. — Если б я сочинял такую историю, я бы также упомянул именно восточные ворота — от них всего ближе к реке.

— Равно как и, будь ты Крысоловом, — возразил Курт, — ты вправду вышел бы через них же по той же причине.

— Я ничего не утверждаю, — примирительно откликнулся сослуживец. — Если тебя это ободрит, я лично более склоняюсь к твоей версии, хоть и звучит она столь сумасбродно и несуразно.

— Я вполне отдаю себе отчет, Дитрих, что именно правдивость этого предания мы и должны проверить; я не отношусь к тем, кто цепляется за свою версию любой ценою до конца и видит в ее крушении свой Конец Света. Я вполне готов узнать, что неправ. Хотя, — докончил Курт мрачно, — об одном я точно пожалею: о том, что понапрасну растратил время, деньги и силы Друденхауса на ложный след.

— Вот и займитесь проверкой поскорее, дабы не терять времени, — нарочито дружелюбно улыбнулся Ланц. — Первым делом в нашем положении мы поступаем как?.. Верно, говорим с местными. Так, Хоффмайер?

— А что сразу Хоффмайер? — насупился тот; Ланц улыбнулся еще шире.

— А абориген нынче ты. По какой-то, мне неясной, таинственной причине никем не было упомянуто о том факте, что — парень, ведь это твой город, и здесь твой дом. Он ведь не сгорел и за пределы стен не убежал, и семейство свое перед уходом из дому ты не порешил; я прав?.. Вот и следует пойти к местным, перед которыми не придется подолгу объясняться и которые уже известны; тем более, насколько я понял, это те самые местные, от коих сия легенда и была услышана тобою впервые. Куда как хорошие свидетели.

— А ведь… — начал Курт, и подопечный резко дернул поводья, остановившись.

— Нет, — решительно заявил он, упрямо мотнув головой. — Туда я ни ногой.

— Да брось ты это, — вкрадчиво произнес Ланц. — Побывать в родном городе и не навестить родню — ну, это верх непочтения. Не будь ребенком, Хоффмайер. Помимо вполне полагающегося к случаю желания посетить родные стены…

— Нет у меня такого желания.

— Быть того не может, — оборвал его Курт убежденно. — Дитрих ведь прав — для чего разносить слухи по всему городу, бегая в поисках тех, кому легенда эта известна, если вот они, люди, знающие то, что нам необходимо? Ну, а к прочему, не верю, что за все эти годы у тебя ни разу не возникало желания заглянуть домой хоть бы и на минуту…

— И что я там скажу? — почти просительно возразил Бруно. — «Привет, папа, я шесть лет назад ушел из дому, а вот теперь явился — хочу поболтать о Крысолове»; да в лучшем случае я обрету в ответ нечто нецензурное. Кроме того, я понятия не имею, что именно я должен узнать.

— Вот для того с тобою и пойдет Гессе — дабы направить разговор в нужную сторону и задать те вопросы, что нас интересуют, если вдруг ты начнешь спрашивать не о том. А ты повидаешь семью; в самом деле — шесть лет носа не казал, это уж неприлично попросту.

— Не особенно-то я был хозяином своему носу, — тихо буркнул помощник. — И по сю пору не хозяин.

— Ну, а коли так, — оборвал его Курт, — то считай это приказом. Бруно Хоффмайер, ты обязан предоставить следствию известных тебе свидетелей. Это — понятно?

— Пошел ты, — отозвался подопечный тихо, и он удовлетворенно кивнул:

— Стало быть, понятно… Дитрих, а ты в это время где будешь, дозволь узнать?

— Ну, — укоризненно протянул Ланц, — уж не намерен же ты притащить в его лачугу и меня тоже? Это уж в самом деле будет нечто непотребное… Я пока найду какой-нибудь трактирчик, где смогу примостить мои старые кости на скамеечку, и заморю червячка.

— Мы замучили этого самого червя два часа назад.

— Сухой сыр вприкуску с черствым хлебом?

— Я полагал, Густав остался в Кельне, — с усмешкой заметил Курт. — Надо будет, как возвратимся, испытать его на способность переселяться в чужое тело.

— Господа из Друденхауса, — все так же тихо заметил Бруно, — вообще отличаются наклонностью к тому, что добродетелями инквизитора как-то язык не поворачивается назвать…

— Попоститься в свое удовольствие — это славно, — перебил Ланц. — Однако ж вот что я тебе расскажу, Хоффмайер. Жил один монах — строгий в подвигах и вообще образец для подражания; однажды задумал этот монах отучиться от пищи вовсе, дабы требования грешного тела не были помехой возвышению духа. Отучался он долго и даже почти успешно, и даже почти уж было отвык, и отвык бы совершенно — если б только не помер. Наверняка в самом возвышенном состоянии духа… Довольно препирательств, малышня. Мой организм требует насыщения, а ваша молодая натура обязана жаждать действия; вот и действуйте, — подытожил Ланц, разворачивая коня, и, не дав никому возразить, устремился по улице, напоследок бросив с явной издевкой в голосе: — Успехов.

— Чтоб ты подавился, — чуть слышно пробормотал Бруно ему вслед, и Курт, перегнувшись с седла, залепил ему подзатыльник.

— Полегче, — пояснил он в ответ на возмущенный взгляд. — И давай-ка к делу; если говорить без шуток, время и впрямь уходит — только подумай, что произошло в Кельне за сутки нашего отсутствия.

— Повешение мясника, — отозвался Бруно без промедления. — Или четвертование? за такие-то дела…

— Для начала Густав подкоротит ему язык — дабы в последний момент не надумал крикнуть что-нибудь ненужное с помоста; Господи, Бруно, ты и здесь начнешь возмущаться? Даже когда человек виновен…

— … в тупости, — докончил подопечный, и Курт покривился:

— А не надо нарушать закон. Надо честно исполнять свои обязанности, тогда не доведется внезапно узнать, что ты виновен в убийствах, пусть и соучастием по недоумствию. А теперь — брось мне зубы заговаривать; где твоя берлога?.. Ты учти, — предупредил он, не услышав ответа, — я ведь сейчас буду спрашивать дорогу у прохожих; городок это, я смотрю, крохотный, убежден, что все всех знают, и рано или поздно…

— Налево, — буркнул подопечный, не дожидаясь окончания, и тронулся с места первым. — Только и ты учти, — продолжил он спустя минуту, — что сейчас мы можем никого не застать; утро, и все, кому не дают жалованья за вытягивание жил, на работе.