Лев Портной - Хроники похождений

Проводили к статс-секретарю Храповицкому, и тот объявил высочайшую волю. Федоркин Иван Кузьмич был награжден чином полковника, получил золотую табакерку, усыпанную алмазами, двести тысяч наличными, а также великолепное имение где-то в Барвихе и три тысячи душ крепостных в придачу. Пока повар переваривал услышанное, Храповицкий зачитал второй указ государыни, который повелевал полковника Федоркина Ивана Кузьмича отправить в отставку и в двадцать четыре часа выслать его и всю его семью в Барвиху в принадлежащее ему имение, запретив появляться в обеих столицах. Далее шло примечание, что императорской милостью запрет этот не распространяется на детей.

Через несколько часов семью Федоркиных посадили в карету, следом снарядили подводу с нехитрыми пожитками и отправили из Петербурга в Барвиху. Иван Кузьмич то ли прикидывался, то ли и впрямь оставался в неведении относительно того, чем заслужил он царские милость и гнев. Зато супруга имела свое разумение по этому поводу и всю дорогу сидела хмурая и с мужем не разговаривала. Их сын тринадцати лет от роду, видя неладное между родителями, во все время пути через окно смотрел в какую-то одному ему известную даль, и не дорожные пейзажи, а фантастические картинки из новой жизни сменялись перед его взором.

Проехали они немного. Нескончаемый дождь сделал дорогу непроходимой, и они остановились в Тосне, намереваясь в почтовой избе переждать дурную погоду. В помещении за длинным столом уже сидел невзрачный субъект и бережно разбирал бумаги, которые с виду годились разве что на растопку печи.

Федоркины заняли место с другого края. Юноша отвернулся к окну. И хотя почтовая изба уже лет сто, как стояла на одном месте, а сквозь водяную завесу вряд ли можно было что-либо разглядеть, перед глазами молодого человека опять замелькали картинки, одна краше другой. Мужчина виноватым шепотом пытался объясниться с женой, но та оставалась непреклонной и всем своим видом выражала укор и презрение к супругу. Лишь однажды она витиевато ответила, что лучше жить в подвале, чем восходить на те этажи, из окон которых видна Сибирь, поездка в которую им гарантирована, учитывая то, каким бесстыжим образом Иван Кузьмич добился восхождения, а также принимая во внимание отношение будущего императора Павла к подобным выскочкам.

Потом женщина расплакалась. Ее рыдания отвлекли от дел чиновника с бумагами. Он кликнул почтового комиссара и потребовал лошадей. Тот отвечал, что лошадей нет, и предлагал взамен чаю.

Когда самовар вскипел, в избу вошел дворянин, которого впоследствии Иван Кузьмич величал Блистательнымъ Умомъ и Дидеротомъ Вольтеровичемъ. Вновь прибывший живо затеял беседу, втянув в нее и Федоркиных, и чиновника с бумагами. Блистательный Умъ на чем свет стоит проклинал погоду и государственное устройство, в негодности и того, и другого обвиняя российские власти, исключая саму императрицу, у которой, по его словам, не хватает сил, чтобы уследить за всеми ворами, ее окружавшими.

Речи его были скучны и местами непонятны. Зато в лице чиновника с бумагами Дидеротъ Вольтеровичъ нашел благодарного слушателя и интересного собеседника. Их беседа завершилась крупным скандалом.

Началась ссора с того, что субъект с бумагами стал рассказывать о роде своих занятий.

— Милостивый государь, я служил регистратором при разрядном архиве и, пользуясь положением, собрал родословную многих родов российских. — Чиновник поднял кипу бумаг и потряс ею в воздухе.

Затем, опомнившись, он опустил их на стол и аккуратно разгладил, всматриваясь, не попортились ли они от потрясения.

— Все великороссийское дворянство должно бы купить мой труд и заплатить за него, как за самый бесценный товар! Но что же вы думаете?! В Москве, будучи в компании молодых господчиков, предложил им свои бумаги я, но вместо благоприятства попал в посмеяние. По их мнению, мой труд не стоит даже чернил и истраченной бумаги.

Он с негодованием рассказывал о своих обидах и заглядывал в глаза собеседника, ожидая со стороны последнего сочувствия. Но вместо этого Дидеротъ Вольтеровичъ поступил в точности так же, как оскорбившие коллежского регистратора московские господчики.

— Отдайте вы эти бумаги разносчикам для обвертки — это будет самым лучшим для них применением, — заявил Блистательный Умъ.

Эти слова до глубины души потрясли чиновника. Дальнейший разговор проходил в повышенных тонах и, если бы не природная трусость обоих, вероятно, завершился б дуэлью. Масла в огонь подлил почтовый комиссар, объявивший, что лошади готовы. Коллежский регистратор собрался покинуть избу, но Дидеротъ Вольтеровичъ заявил, что поданный экипаж предназначен для него. Чиновник с бумагами возражал: он был первым в очереди. Но Блистательный Умъ отвечал, что заплатил двадцать копеек для того, чтобы ехать самому, а не для того, чтоб поехал тот, кто собирается до скончания века дожидаться очереди, не понимая, что продвинется лишь тогда, когда даст почтовому комиссару либо в морду, либо на лапу.

В дело вмешался Иван Кузьмич. Он взял под локоть коллежского регистратора и отвел его в сторону.

— Милостивый государь, — произнес он учтивым голосом, — я попрошу вас задержаться и приглашаю отобедать за мой счет. Я стал невольным свидетелем разговора и смею заверить вас, что в моем лице вы найдете того, кто по достоинству оценит ваш труд и не поскупится на расходы, если среди ваших бумаг найдутся некоторые документы. А они найдутся, я уверен, стоит внимательнее поискать, и нужные мне свидетельства непременно отыщутся. Что касается лошадей, то мой вам совет: уступите вы их. Тем более, дождь только что кончился и дороги еще не обсохли.

Дидеротъ Вольтеровичъ уехал. А Федоркин с коллежским регистратором заняли край стола, разложили бумаги и склонились над ними, разбирая старинные записи. Это занятие захватило их целиком. И даже когда явился не дождавшийся ни в морду, ни на лапу почтовый комиссар и сообщил, что готов закладывать лошадей, Иван Кузьмич отмахнулся, сообщив, что намерен со своим драгоценным другом злоупотребить местным гостеприимством. Они с увлечением изучали бумаги до самого вечера. Федоркин дал денег почтовому комиссару, и тот приготовил ужин.

Во время еды Иван Кузьмич с чиновником вполголоса обсуждали какого-то маркиза Антуана Пьера де Ментье, который в царствование Петра Великого поступил на русскую службу под именем графа Антона Петровича Дементьева. В России не снискал этот Антуан ни славы, ни богатства и умер в 30-м году, не оставив после себя ни наследников, ни вообще ничего. Так, по крайней мере, утверждал коллежский регистратор. Однако Федоркин сообщил стряпчему, что в сведениях его имеются существенные пробелы. В действительности же у графа Антона Петровича Дементьева в 25-м году родился сын, названный Францем в честь знаменитого сподвижника Петра Великого, а в 50-м году появился и внук Христофор — правда, маркиз Антуан Пьер де Ментье, то бишь граф Антон Петрович Дементьев, не имел счастья подержать оного Христофора на руках. Что ж касается источника этих сведений, то Иван Кузьмич готов был подтвердить их достоверность, потому что в молодости имел счастье служить поваром у Франца Антоновича.

Читать дальше