Лев Портной - Хроники похождений

Она протянула мне запечатанный пакет.

— Где остановились? — спросил я, взламывая печать.

— В Спасском переулке, [13] Спасский переулок — в настоящее время Камергерский переулок. батюшка, в оберже, [14] Оберж — гостиница; от французского auberge. — сообщила Фетинья.

Я брезгливо поморщился. Меня попросту в дрожь бросало при одной только мысли о предстоящей встрече. А все покойный мой папенька. Это он решил устроить мою судьбу и договорился с Петром Андреевичем о том, чтобы женить своего единственного сына, то есть меня, на их единственной дочке Настеньке, а заодно и объединить капиталы. А наше мнение родителей не интересовало. Они по-своему пеклись о нашем счастье.

Впрочем, в те годы я был юнцом, женщин не знал и презирал себя за то, что не решался к ним подступиться. Идея женитьбы на Настасье Петровне обещала в обозримом будущем познакомиться с женскими прелестями. Я рассчитывал, что узы Гименея нейтрализуют робость и страх. Вечерами после того, как маменька, пожелав мне — наивная! — спокойного сна, закрывала дверь в мою комнату, я воображал первую брачную ночь. Вот я вхожу в празднично прибранную спальню, а Настенька уже ожидает меня в постели, под пуховым одеялом в шелковом чехле, вся такая в кружевах и рюшечках, вся такая желанная, вся такая трогательно и стыдливо отводящая взгляд. Вот я сажусь на краешек постели, от которой так пахнет свежим бельем, наклоняюсь и целую Настеньку в пунцовые губки.

Тут на несколько мгновений в моих фантазиях выходила заминка. Я терялся в выборе стиля: то ли признаться в невинности, небрежно заметив при этом, что мог бы уже тысячу раз воспользоваться хоть тою же доступной всем Нюшкой, девицей, обстирывавшей нас, однако же сохранил чистоту для этой ночи и для единственной моей Настеньки (после чего с благоговейным трепетом приступили бы мы к великому таинству); то ли постараться не выглядеть дебютантом и взяться за дело самому с уверенностью и снисходительной учтивостью, подразумевающими наличие опыта.

В конце концов, так и не выбрав стиль, вот уже задуваю я свечи, раздеваюсь и ложусь под одеяло рядом со своею суженой. И тут в такой меня бросало жар, что, бросив нетронутой Настеньку, я давал себе слово назавтра же завлечь Нюшку в кладовую и на грудах нестираного белья заставить уважать барчука. Я клялся себе непременно исполнить задуманное, а затем пытался вернуться к оставленной в одиночестве Настеньке, но мысли не слушались и, вырвав меня из объятий законной супруги, запирали в кладовую с прачкой и заставляли в уме предусмотреть и отрепетировать каждый акт предстоящего действа. Засыпал я под утро на простынях, готовых к стирке; проходил день, наступал вечер, слово, данное ночью, оставалось нарушенным, прачка — нетронутой, а маменька желала мне спокойного сна.

Однако ж со временем, слава янычарам, [15] Янычары — турецкая пехота. все изменилось. Победы на любовном фронте стали легко мне даваться. Настасья Петровна с годами из угловатой девочки превратилась в прелестную барышню, но и мое отношение к ней претерпело существенные превращения. Как бы это выразиться? У меня никогда не было Geschwister. [16] Брат и/или сестра (нем.). Но кажется, таким бывает отношение между братом и сестрой, которые в детстве вместе играли в солдатики, а повзрослев, сочли вполне достаточным видеться лишь изредка, пожалуй, лишь на похоронах и свадьбах родственников.

Между тем Петр Андреевич со своею дочерью наносили визиты по несколько раз в неделю, при этом он имел обыкновение расцеловывать меня по-русски, а Настасья Петровна во время лобызаний приседала и кланялась мне где-то на заднем плане за спиной своего папеньки. И это радушие мне казалось фальшивым, троекратные целования и все эти приседания казались игрой, улыбки — карнавальными масками. И я лобызался с Петром Андреевичем, и кланялся Настасье Петровне, и брал ее под руку, и мы шли в гостиную. Я злился, с трудом сдерживая свои чувства. И все эти годы меня не покидало мистическое предчувствие того, что однажды сбросят они свои маски и, оказавшись изрядной скотиной с дурною мамзелью, будут хохотать над тем, как долго им удавалось всех разыгрывать, прикидываясь порядочными людьми. А узнав, что я давно уж догадался об их сущности, еще больше посмеются над тем, что все эти годы я знал про их глумления надо мной, но подыгрывал им. Однако же время шло, и мы по-прежнему лобызались и кланялись друг другу, и я все больше ненавидел Настасью Петровну с ее папенькой.

К тому же у меня появилась верная примета того, нравится мне женщина или нет и будет ли наша связь обоюдоприятной. Если с первого взгляда появлялось желание обнять женщину и зарыться лицом где-нибудь у нее на груди, то я знал, что эта женщина — моя женщина, и мне стоит поваляться с нею на одной тарелке, ну хотя бы часа два. Многие нашли бы Настасью Петровну очаровательной, но я понимал, что эта девушка не то оливье, в которое хотелось упасть лицом.

Письмо Петра Андреевича оказалось длинным и обстоятельным, но ничего нового сверх того, что я услышал от Фетиньи, не содержало. Он выражал беспокойство по поводу долгого моего отсутствия, сообщал, что все они — и Настасья Петровна, конечно же, в первую голову — приболели даже из-за переживаний обо мне. В заключение просил он непременно навестить их в обед.

Беспокоятся, значит.

Мильфейъ-пардонъ, а как они узнали, что я приехал?!

Я спросил о том Фетинью.

Она выпучила глаза и пожала плечами.

— Вот что, любезный, — приказал я мосье, когда он выпроводил Фетинью, — сделай-ка мне шиколатъ с кофiемъ да подай в постель. А затем уборкой займись. Спальню напоследок оставь, я пока отдохну. Бог даст, и вздремну часок. Да, прибираться будешь — смотри, может, заметишь, не исчезло ли чего.

После того как Лепо поставил горячую чашку у изголовья, я удалился в спальню, завалился в постель, укрылся пуховым одеялом и таким образом получил наконец-то возможность спокойно обдумать происходящие события.

Мысли в голове моей путались, и я не знал, за какую ухватиться, чтобы привести их в порядок. В прошлом году граф Александр Андреевич Безбородко отослал меня с важной миссией за границу. Было это еще в октябре. И… собственно, это все, что я помнил. Вдруг в памяти всплыли слова Шевалдышева: «Кончилось ваше время-то, кончилось! Вот пожалуюсь я императору!» Выходит, пока я отсутствовал, матушка-императрица в последний раз посерила. Но в свете интриги между Павлом и Александром мне не известно: кому достался царский стульчак?

— Жак! — позвал я мосье.

Он приоткрыл дверь и просунул внутрь физиономию.

— Жак, Императрица-то умерла.