Виктор Шайди - Иероним

– И что тебя удивило? Ты же сама всем рассказывала, что это я?

– Мой лорд, я буду молчать и вечно служить вам… – прошептали губы, а глаза молили о пощаде.

– Я знаю… Не бойся, ты мне не безразлична, а то, что видела, это проделки выпитого вина. Забудь как страшный сон.

– Клянусь, никому не скажу… – Она осеклась, не набравшись смелости продолжить.

– Не бойся, я люблю тебя. – Я нежно коснулся мягких губ долгим и сладким поцелуем.

А что еще сказать, утешая женщину?

Эльза робко ответила на поцелуй и, крепче прижавшись, чуть слышно произнесла:

– Мой лорд, вы так добры к бедной девушке… Я никому не расскажу, что видела.

– Ты спишь… это всего лишь сон… – Я снова поцеловал ее.

Других способов вывести девушку из шока я не знал. Не убивать же за то, что подсмотрела?

Эльза, успокоившись, взяла кубок и, залпом опорожнив, осоловело уставилась на меня.

Хорошая идея! До беспамятства напиться и, проснувшись с головной болью, увидеть привычный мир!

Но я точно знал – этого не произойдет. Проснусь с похмельем здесь. Мечта неосуществима.

– Мой лорд, сыграйте для вашей гвардии, – попросил Трувор и протянул мне здешний струнный инструмент.

Эльза поняв, что на нас смотрят, залилась краской, слезла с моих колен и уселась рядом, приняв гордый и независимый вид. Мои пальцы пробежали по струнам. Игравший в крови алкоголь утопил остатки переживаний и страхи, правда не подняв настроения.

Неторопливо подбирая аккорды, я искал в памяти подходящую песню. Собравшись с мыслями, ударил по струнам и запел. Старый добрый рок в красках рассказывал про безысходность жизни демона. Музыка лилась над столом, простые и понятные слова проникали в душу. Краем глаза я видел – Эльза плачет, давая выход накопившимся эмоциям, наверное, думает, что песня – рассказ о моей жизни. К ней подсела Каталина и стала что-то негромко говорить, видимо пытаясь утешить.

Последний аккорд замер на струнах, тишина легким невидимым покрывалом повисла в воздухе, пригасив веселье.

– Не порть праздник, – прозвучал в голове голос Адольфа.

Я вновь ударил по струнам и запел ставшую у воинов хитом «Звезду по имени Солнце». Сидящие за столом с удовольствием подпевали, отбивая ритм кружками. Песня восстановила настроение воинов до нормы, и пир полетел стремительной птицей. Передав инструмент юному барду, я опустошил кубок и, вставая из-за стола, приказал Трувору:

– Проследи, чтобы праздник не мешал службе.

Опьяневшая Эльза, взяв меня за руку, прошептала, едва шевеля губами:

– Мой лорд, я провожу вас.

– Помоги, – бросил я Каталине.

Зеленоглазая помогла мне поднять Эльзу, и неуверенной походкой мы направились в шатер. Услужливо поднял полог слегка пьяный часовой, стрельнув из-под шлема красивыми серыми глазками. Тина. Передав ей Эльзу, я буркнул:

– Уложите, я сейчас, – и удалился в темноту кустов по неотложному делу.

Когда вернулся, часового на месте не было. Не придав этому значения, откинул полог и, пошатываясь, шагнул в темноту. Встав перед ложем, принялся снимать доспехи и влажную одежду. Тьма зашевелилась, чьи-то руки принялись расстегивать латы. Горячее дыхание обожгло сразу оба уха.

– Мой лорд, не гоните нас, Эльза сегодня не сможет согреть ложе… – прошептали два нежных голоса. Один принадлежал Каталине, другой Тине.

– Оставайтесь… – великодушно ответил я по наущению затуманенного алкоголем разума и, раздетый, упал на постель.

Тело ныло от усталости, а голова молила о спокойствии. Бой и трансформация дались нелегко, хотелось скорее забыться в спасительном сне. Я закрыл глаза, погружаясь в объятия Морфея, но не тут-то было – под шкуру, заменявшую одеяло, скользнули два горячих женских тела.

– Мой лорд… – Нежный шепот прозвучал приговором вожделенному спокойствию.

Империя Карла Великого

В конном переходе от Северной обители пастырей

10, параскеви Ав 334 года от прихода Основателя

Бывший послушник летописца Большой Книги Времен Алфений

Лист четвертый (написанный на материи,

вырезанной из рубища), продолжение

Неустанно благодарю Основателя за постепенное возвращение сил. Тело крепчает, но зрение еще подводит меня. Темная повязка продолжает скрывать очи, слезящиеся от режущего света, но это неважно, ибо прозрел я знанием, и пусть лучше останусь незрячим, чем стану слепо верующим. Накануне, опосля короткого продвижения вдоль Текущего Провидения подальше от обители я так окреп, что обратил внимание на болезненное тело мое, иссушенное и изъеденное заточением. Набравшись сил и выбрав отмель, скинув ветхое рубище, зашел и лег я в Текущее Провидение омыть чресла. Холод воды коснулся многочисленных язв, отозвавшихся нестерпимой болью. Темная кожа разбухала, отваливаясь струпьями, и слезы бессилия текли по щекам моим, ибо не было сил потереть чресла пучком травы.

И явил Основатель чудо.

Приплыли рыбы, маленькие и большие, и принялись щипать раны мои, очищая. И лежал я в Текущем Провидении, благоговейно взирая на созданий ЕГО, моля и вознося хвалу Основателю. Бессилие и сон затуманили разум, и, проснувшись, увидел я – рыбы почистили тело и язвы мои. Возблагодарив Основателя, покинул Текущее Провидение, принявшись за труд, с содроганием вспоминая тьму и холод заточения.

Терзания души и разума заглушили голод, и, вслушиваясь в стенания несчастных жертв, я пытался понять смысл пятого изречения Основателя, гласившего: «Идущего цель есть вера, верующего цель есть путь». Мой разум метался, ища смысл, а находил лишь ПРАВДУ. В алтарной комнате слышал я шум ветра, дыхание архипастыря и скрип пера по пергаменту, хлопанье крыльев и скрежет когтей. И научился я различать звуки и отсеял ложь от ПРАВДЫ. Не проникало солнце в келью, но четко различал я день и ночь по звукам, и горькую ПРАВДУ, выбивающую слезы. Архипастырь днем отправлял голубей, а ночью воронов, и знал об этом отец настоятель, ибо слышал я речи его крамольные и дыхание. Страх и ненависть сжигала их души, и искали они в миру ПРИШЕДШЕГО на хвосте кометы.

ПРАВДА душила – ересь проникла в ряды братии, ведь отныне верил я слуху и разуму своему. Сидя во тьме, я стал невольным свидетелем, познавшим истинное лицо прогнившей веры, ибо слышал я. В бессилии и обреченности, окутанный каменными стенами, стал невольным свидетелем творившегося зла, которое до сих пор не поддается осмыслению, ибо непостижимо и ужасно. И хуже познания безысходности и обреченности терзало разум пятое изречение Основателя, висевшее огненными буквами перед глазами, и не находил я смысл, впадая в пронзенное сыростью небытие. Просыпаясь от холодных судорог, болью пронзавших тело мое, я направлял разум на познание изречения, укрепляя веру, ибо не мог Основатель допустить безнаказанности.