Жан-Анри Руа - Битва при Пуатье

Предвзятость этих хроник настолько очевидна, что нельзя не предпочесть им другие повествования, вроде произведения кордовского Анонима, которые придают значение исключительно союзу с Мунузой. Чтобы убедиться в этом, достаточно простого размышления. Если Эд и Абд-ар-Рахман состояли в союзе, то почему с самого начала мусульманского нашествия они вступили в яростную борьбу? Подобный подход противоречил бы интересам каждого и такой стремительный поворот в отношениях не имел смысла.

Наконец, некоторые спорят по еще одному поводу. Что было раньше, замужество с Лампагией или соглашение между Эдом и Мунузой? Иными словами, была ли Лампагия орудием судьбы? И здесь некоторые авторы снова бунтуют, утверждая, что герцог предал собственную кровь, отдав родную дочь в качестве гаранта этого договора; таково мнение Родериха Толедского. Мы же придерживаемся в точности противоположного мнения, в чем к нам присоединяется Конд: «…И скоро любовь, которая не всегда считается с приличиями, сделала его рабом в подчинении у своей пленницы. Лампагия ответила ему на чувства, зажженные ею самой, и стала супругой Мунузы, подобно тому, как Эгилона вышла замуж за Абд эль-Азиза. Покорный этой страсти, мусульманин заключил перемирие с христианами, и теперь честь должна была заставить его соблюдать договор, если его не удержит любовь».

Повторим, только случай, который свел Мунузу с Лампагией, позволил мавру без отвращения приступить к переговорам с Эдом. Его смерть стала достаточным доказательством силы его чувств к Лампагии. Как бы ни накладывались друг на друга события и ни готовили развязку, свидетелями которой мы еще станем, необходимо было, чтобы душа каждого была именно такой, какой была.

Абд-ар-Рахман, чистый, суровый, решительный военачальник; Эд, беспокойный, нерешительный, жестокий и уставший от докучливых гостей, нападениям которых подвергалось его королевство в Пиренеях или на Луаре. Мунуза, должно быть, обладал сердцем бербера, а не араба; его ненависть была менее сильной, и, возможно, он подавил свое честолюбие. Это сделало его способным на великую любовь, ставшую единственной причиной его союза с теми. Так каждый из них заложил фундамент собственной судьбы.

Во втором акте три героя начинают действовать в подготовленной таким образом ситуации.

Абд-ар-Рахман снаряжал свои легионы, Мунуза готовил нападение, Эд собирался выступить в Берри, чтобы прогнать оттуда Карла Мартелла. Несомненно, эта деятельность трех персонажей легка для понимания.

Абд-ар-Рахман собирал армию. Каков был его план? По этому поводу мнения расходятся. Говорят, он готовил масштабную операцию в Галлии. Закончив свои приготовления, он пригласил Мунузу участвовать в походе. Последний, ссылаясь на узы, соединившие его с Эдом, отказался. Тогда эмир, опровергая версию о договоре с герцогом Аквитании, которого он на самом деле никогда не заключал, решил придать своей военной акции сразу два направления. Наказать Мунузу, а потом осуществить набег на Галлию. В реальности истине лучше соответствуют повествования, объясняющие факты по-другому.

Судя по всему, смуты в Испании еще не закончились и это обстоятельство не позволяло эмиру начать так скоро планировать широкомасштабный набег на страну франков, «Великую землю». Подобному проекту должна была предшествовать полная реорганизация всей провинции. Только одно – экстренное обстоятельство – могло подвигнуть Абд-ар-Рахмана к созыву армии, а именно предательство Мунузы. Подавление мятежа превратилось для Абд-ар-Рахмана в насущную необходимость.

Во-вторых, вторгнуться в Галлию вали побуждали еще два фактора: быстрый успех в борьбе против мятежника Мунузы и значительность сил, пришедших встать под знамена Абд-ар-Рахмана в Памплону. Эта огромная армия, чьи размеры далеко превзошли все его ожидания, наводила на мысль попытаться без дальнейших отлагательств начать завоевание. Разумеется, он и сам планировал вторжение в Галлию, но в неопределенном будущем. Легкая победа над Мунузой позволила ему скорее приступить к джихаду, священной войне, являвшейся настоятельной потребностью, поскольку после гибели Амбизаха в этом направлении ничего не предпринималось. Можно даже задаться вопросом, не была ли призвана военная кампания Абд-ар-Рахмана спаять его разношерстные войска с помощью надежды на огромную добычу. Решения, принимаемые Абд-ар-Рахманом, всегда диктовались ситуацией. Гибель Мунузы, разгром Эда заставляют нас думать, что в душе эмира мысль о рядовом набеге моментально сменилась жаждой завоевания. Но в истории не принято забегать вперед, и, чтобы показать события в их динамике и хронологической последовательности, сначала напомним о концентрации арабских войск в Памплоне незадолго до начала весны 732 г.

Непривычное возбуждение, удивительная воинственная суматоха. Неужели арабское общество только и ждало случая устремиться на зов военачальника, нуждающегося в войнах? Устали ли эти солдаты от бездействия, превратившего их в оседлых жителей, или ими двигала алчность в большей степени, чем стремление к распространению веры? Или, если говорить менее прозаически, должны ли мы верить исламскому поэту: «То, чего жаждет цвет мира это не материальная обеспеченность, а опасность, преодолеваемая в хорошей компании, любовь, смех, разнообразие и завоевание». Или же они почитали своим долгом посвятить себя триумфу религии, уповая на следующую суру из Корана: «Не говори, что убитые за служение Богу мертвы, они живы и получают пищу из рук Аллаха».

Каковы бы ни были их мотивы, они прибыли во множестве. Воины и искатели приключений из разных стран – с гор Атласа, из африканских песков, с берегов Нила, из Сирии и Аравии. Пестрое, живописное, жестокое и решительное сборище. Важно конкретизировать это разнообразие. Как говорит Виардо, мусульманская пехота, презираемое войсковое подразделение, получавшее лишь половинный рацион и включавшее лучников, пращников и разведчиков, состояла из многочисленных мосарабов [164]и евреев. Эти воины составляли отдельные части под командованием выборных военачальников, campeadores. Один из них, знаменитый Руй Диас де Бивар, состоял на службе у наместника Барселоны. Идеал у них был один грабеж. К этим наемникам прибавились христианские пленники, принявшие ислам и ценившиеся за свою смелость. Часто именно они составляли личную гвардию эмира. И, наконец, многочисленные берберы. На самом деле в течение всего периода оккупации Испании на территорию полуострова вступило не более тридцати тысяч арабских воинов. Со времен высадки Тарика соотношение почти не менялось девять арабов на семь тысяч берберов. Несмотря на скрытый антагонизм, на войне они «не отходили от своего господина, как голодные собаки» и оставались самой прочной опорой арабской армии.