Андрей Посняков - Ладожский ярл

— Змея ты пакостная! — потрясая плеткой, кричал на девку мужик. — Корова! Вот сведу тебя на правеж, будешь знать, как чужих кур хитить!

— Так она, поди, голодная? — крикнул кто-то из подмастерьев.

— А мне какое дело? — разозлился мужик. — Хозяин Ульф за курицу не с нее, с меня спросит!

— Да курица-то твоя цела вроде!

— Курица-то цела… А яйца? Эта ж гадюка полдесятка разбила! У, коровища!

Изловчившись, мужик все ж таки хлестнул девку плетью. Та заверещала.

— Вот что, люди добрые! — подойдя ближе, громко произнес Огнищанин. — Я, Борич, с княжьего двора, вы меня знаете. Давайте девку — отведу на двор, как раз по пути. Она уж многажды кур хитила, матерая! — Он перевел взгляд на мужика, спросил тихонько: — Веревка есть ли?

— Найдем… — обрадованно ответил тот. — А грамоту за пойманную выдашь?

— Знамо, выдам, — успокоил Борич. — Ужо покажешь хозяину своему. Князь еще и резану даст.

— Резану! — восхитились в толпе. — Вот бы и нам так кого словить. Эй, мужик, поделись девкой!

— А ну, пошли, пошли! — дворовый испуганно замахал на них руками, обернулся. — Ты пожди малость, веревку-то я враз сыщу…

Он побежал к воротам усадьбы.

Девка — чумазая, страшная, грязная — дернулась было, но Борич крепко схватил ее за руку и поморщился:

— Вшей-то!

Услыхав про вшей, зеваки посторонились, а многие разошлись по своим делам, справедливо полагая, что все интересное уже закончилось. Крепко связав девке руки принесенной дворовым веревкой, Огнищанин пнул воровку в бок:

— Пошла, дща!

Девка — никуда не деться — шмыгая носом, понуро поплелась следом за ним, искоса стреляя глазами — мало ли, представится возможность вырваться. Однако не представилась. Не на того напала. Борич без всяких приключений довел деву до своей усадьбы и уже подходил к воротам — заблажил, залаял на цепи Див-пес, чуя хозяина-кормильца, как вдруг услыхал за спиной чьи-то быстрые шаги. Оглянулся, нащупал за пазухой нож…

— Веревку-то верни, дядько! — запыхавшись, попросил давешний мужик. — Чай, не моя, хозяйская.

— Верну ужо, — недовольно покосился на него Огнищанин. — Пожди вот…

Успокоил собаку и, заведя девку в избу, затворил за ней дверь. Вернувшись, протянул веревку:

— На!

Благодарно кивнув, дворовый побежал обратно. Борич проводил его глазами, оглянулся зачем-то по сторонам и, тщательно затворив ворота, вошел в избу. Девка бросилась было на улицу… Огнищанин усмехнулся и подставил ей ногу. Споткнувшись, та упала лицом в грязную лужу. Крякнув, Огнищанин сгреб ее в охапку и бросил обратно в избу. Вошел следом, не давая опомниться, схватил с лавки плеть и принялся охаживать ее по ногам, по голове, щадил лишь лицо, чтоб случайно не выбить глаз.

— Не бей меня, батюшка! — взмолилась воровка. Борич хмыкнул — то было лишь начало. Брезгливо прищурившись, разорвал на девке одежку — та поддалась легко, словно гнилая, расползлась по ниточке, обнажив грудь и плечи. Вот по смуглым от въевшейся грязи плечам этим, по грудям с крупными коричневатыми сосками и прошлась яростная плеть Огнищанина. Девчонка верещала, каталась по полу, пытаясь забиться под лавку, и все повторяла: — Не бей…

— Это я-то бью? — Борич, тяжело дыша, опустил плеть, наклонился к деве, взял ее за подбородок крючковатыми, неожиданно сильными пальцами. — Не знаешь ты, как бьют. Вот отдам на правеж, узнаешь.

— Ой, не отдавай, дядько.

— Кому дядько, а тебе — господине!

— Не отдавай, господине, — послушно пролепетала дева.

Огнищанин подошел к сундуку, оглянулся:

— Может, и не отдам. Добрый я.

Девчонка затравленно глядела на него из-под грязной копны спутанных, падающих прямо на глаза волос.

— Посажу пока тебя на цепь. — Он вытащил из сундука ошейник с замком, по-хозяйски подозвал деву. Та не сопротивлялась. Надев ошейник на шею, Борич замкнул его хитрым замком, пристегнул к длинной цепи, другой конец которой закинул за наружную скобу двери. Осмотрел сделанное:

— Так пока поживешь. Будешь послушной, ослобоню, нет — на правеж отправлю.

Девчонка часто задышала:

— Токмо не на правеж!

Огнищанин, нехорошо улыбаясь, вышел. Покормил собаку вчерашними щами — пес заурчал благостно. Борич погладил его по косматой башке — умный зверюга, сильный — и, взяв деревянные ведра, принес в дом воды. Кивнул на очаг:

— Вон котел: согрей, вымойся.

Сам вышел ненадолго. Налил псу воды в деревянную плошку, тот захлебал, и Огнищанин вернулся обратно в избу. Постоял в дверях, глядя, как моется избитая дева, — тело у нее оказалось хорошим, крепким, хоть и худым, аж кости торчали. Ничего, были бы кости…

Подойдя ближе, Борич уселся на лавку:

— Вымылась?

Дева, стесняясь, прикрылась руками.

— Чего жмешься, тля? На правеж захотела? Иль плети отведать?

Огнищанин потянулся к плетке.

— Не бей, — жалобно попросила дева.

Борич швырнул ей рядно — вытрись… Не дожидаясь, скинул штаны, подошел к девице, положил руку на спину:

— А нагнись-ко…

Воровка покорно нагнулась…

Борич проделал с ней все, чему обучали девок-рабынь в доме царьградского работорговца Естифея, у которого и сам провел в рабстве три долгих года. Потом похлопал ее довольно по ягодицам, улыбнулся — а ведь не прогадал с девкой! Не девственна, да что с того? Для похоти-то другое надо. Обернулся к обнаженной деве — та стыдливо запунцовела. Взяв плеть, позвал:

— Иди сюда! — С размаху ударил. Дева дернулась, завыла тихонько. — Еще раз застыдишься, изобью до смерти. Поняла?

— Поняла, господине… — всхлипнула дева.

— Буду звать тебя… Естифея… Запомнила, тварь?

Нареченная Естифея кивнула. Кончилась голодная и злая свобода. И может, и к лучшему, что появился у нее господин — господин Огнищанин? Дорого бы дал за его голову покойный мерянский князь Миронег, коли б восстал вдруг с того света. А вдруг и вправду восстанет? Поднимет меч, возопит, где, мол, тут Вельвед-волхв? А нет давно никакого Вельведа-волхва, уж лет пятнадцать, как нет, а то и поболе. Нет волхва, а есть — Борич Огнищанин. «Господин Огнищанин».

В конце месяца березозола все зеленело близ славного града Киева: и березки, и клонящиеся к реке ивы, и вербы украсились зеленью, чтоб не стыдно было молодых дубков-парубков, что стояли рощицей на холме, за сосновым леском. Бурно журчали воды в Глубочице, на Притыке, Почайне, вливаясь в разлившийся широко Днепр-батюшку. Покрыла вода — синяя, холодная, снеговая — заливные луга, что тянулись вдоль Глубочицы-речки аж до самого мыса. Ах, холодна водица, студена! Холодна и в реке, а на лугу чуть теплее, самую малость.