Юлия Федотова - Опасная колея

— Известно мне немногим больше, чем тебе — специально я не интересовался. Знаю о транспортном прожекте, знаю, кого, когда и как убили. И о том знаю, какую силу надо иметь, чтобы убить опытного мага в его собственном жилище. Потому и решил предостеречь тебя, затем и позвал.

— А кто убил, зачем?

— Имени не назову — не вправе. Скажу так: не тот убил, кто хотел занять их место и даже не тот, кому портал будущий как кость в горле — есть и такие. Убивцу до того портала вовсе дела не было. Он за землёй приходил, а живые маги ему землицу не отдали бы.

— Какую землицу? — Роман Григорьевич перестал что-либо понимать, дело оборачивалось какой то новой, неожиданной стороной.

— Обычную, по какой ногами ходим, какую ветер пылью перевеивает. Москов-градскую да пальмирскую. Через землю-то магический портал легче всего навести. Вот и запаслись они: ваш Понуров с полугарнец [25] Мера объёма, равная 1,64 л. московской землицы нагрёб, наш Контоккайнен — пальмирской. Мало того, поспешили, чтоб других обойти, так ещё удумали столь опасную вещь дома держать. За то и пострадали оба! — так растолковал колдун, но ясности от этого не прибавилось.

— Да что за чепуха?! Мало разве земли в столицах, чтобы убивать за её полугарнец? Езжай да греби лопатой, сколько хочешь! Хоть меру, хоть мешок, хоть телегой вози — не убудет! Сдаётся, вы, господин Ворон, решили голову морочить следствию! А ведь это расценивается как преступление! — Роман Григорьевич сделался суров и официален.

Но колдуна его слова лишь рассмешили:

— Ну-ну! А ты азаарестуй родного дедушку!.. Ладно, скажу, что могу. Земля та не простая, особенная. Добывают такую раз в сотню лет, брать её надо по щепотке, и то опасно. А эти два дурня разохотились, всё, что накопилось, выгребли подчистую — где же тут в живых остаться? Столицы устояли бы… Ну, а теперь ступай. Остался бы у меня в обучении — больше бы тебе открыл, не хочешь — сам ищи, узнавай, а я и рад бы помочь, да клятвами связан.

— Самый последний вопрос! — взмолился Ивенский почти жалобно. — Они её в банке хранили, да? С круглым дном?

— Может и в банке, откуда мне знать? — пожал плечами колдун. — Да и какая разница, в чём?

На том и расстались. На прощание дед всучил вяло сопротивляющемуся внуку узелок с травой архилин, что расцветает у воды на Ивана-Купалу и хранит от злых чар всякого, кто сумеет её добыть. Велел держать дома в шкафу (да только до шкафа её Роман Григорьевич, на свою беду, не довёз, где-то в дороге потерял).

…Яркий дневной свет больно ударил по глазам, ещё не совсем проморгавшимся после дедова порошка. Потом на него налетело что-то большое, едва не сбив с ног. Или это он на что-то налетел?

— Ваше высокоблагородие! Отец родной! — запричитало что-то голосом Тита Ардалионовича. — Куда же вы запропали? Я уж извёлся весь, ожидаючи! Хотел за людьми бежать!

— За «отца родного» отдельное спасибо, — фыркнул Ивенский, — везёт мне сегодня на родню! А отсутствовал я от силы четверть часа, к чему было паниковать?

Хорошо, к этому моменту зрение новоявленного ведьмака успело восстановиться, иначе он не увидел бы редкой картины: как лезут из орбит на лоб глаза его юного помощника.

— Роман Григорьевич! — простонал Удальцев слёзно. — Какие четверть часа?! Три часа вас не было, как с куста! Уж и полдень звонили, и я пять булочек съел, а вас всё нет и нет, нет и нет!

— Что? — поразился Ивенский. — Три часа?! А мне казалось, всего ничего… Вот оно, логово колдовское — само время иначе течёт! Теперь понятно, отчего дедушка выглядит так молодо!

— Дедушка? — удивился Тит Ардалионович. — Какой дедушка?

— А, неважно, — отмахнулись его высокоблагородие. — Это я о своём задумался, о семейном. Завтракать… в смысле, обедать поедем, или вы булочками сыты?

— Поедем, — согласился Удальцев, потупившись. Есть ему хотелось, но дёрнул же леший за язык с этими булочками — теперь Роман Григорьевич будет считать его обжорой!

Дор о гой Ивенский вкратце поведал помощнику о загадочной «землице», о делах же семейных, понятно, умолчал. Он и папеньке Григорию Романовичу о встрече с родственником, решил не рассказывать, тем более, о неожиданном и непроверенном ведьмачестве своём — вдруг тот огорчится? Впрочем, пару часов спустя он и сам начал сомневаться, был ли колдун Ворон действительно его дедом, и был ли он вообще — не морок ли кто навёл столь искусно, желая помешать следствию?

Отобедав при гостинице, остаток времени до поезда потратили на обещанную прогулку по городу — лично продолжать следственные действия в Пальмире Роман Григорьевич не видел смысла, тем более, что любезнейший Иван Дмитриевич обещал прислать на адрес Канцелярии подробнейший отчёт о допросе гроссмейстеров Филиппова и Штосса как лиц, прямо заинтересованных в смерти более удачливого коллеги. Правда, особого смысла в этом допросе Ивенский теперь не видел… при условии, что дедушка Ворон существовал на самом деле и говорил правду. Так что пусть уж лучше допросят, не повредит.

Отчего-то при свете солнца люди воспринимают этот мир и себя в этом мире иначе, чем ночью. За день Роман Григорьевич успел выкинуть из головы утреннее событие в той его части, что не касалась непосредственно расследования. Но улёгся на диванчик в тёмном вагоне, собрался мирно поспать — и нате вам, одолели непрошеные мысли! Стали назойливо, один за другим, вспоминаться странные, казавшиеся необъяснимыми случаи из прошлого.

Вот сидит он в большой, красивой комнате, прямо на полу, и лет ему может, пять, может, и того меньше. А на стене висит кинжал. И очень ему этот кинжал нравится, потому что рукоять его обвивает блестящая змейка с красными глазками-камешками. Страсть как хочется взять её в руки, рассмотреть поближе. Но кинжал висит высоко, не дотянешься, даже если на ноги подняться, и даже если скамеечку подтащить — проверено. И у взрослых просить бесполезно. Папенька, может, и дал бы поиграть, а денщик его Егор — тот точно дал бы, если бы няня Улита не начинала вопить в голос: «Ай! Ай, что удумали! Зарежется дитятко наше — а им что!» С няней Улитой не спорят ни папенька, ни денщик его, а самому и подавно бесполезно спорить: хоть всю комнату слезами улей — не даст кинжал, и всё тут! А хочется, уж так хочется… Но видит око, да зуб неймёт, остается сидеть и разглядывать диковину издали. И смотрит он не неё, смотрит не мигая долго-долго, и кажется ему, будто змейка начинает подмаргивать и вроде бы даже шевелить хвостиком. «Эй! — зовёт он её, — Эй! Ползи ко мне, ползи». Тогда змейка расправляет свои тугие колечки, покидает насиженной место и тихо скользит по стене вниз, ползёт прямо к нему. Но в тот миг, когда он дотрагивается до её кованой чешуйчатой спинки, оказывается, что змейка по-прежнему плотно обвивает рукоять, только сам кинжал больше не висит на стене, а лежит у его ног — играй сколько хочешь!