Юлия Федотова - Опасная колея

Иван Ярополкович встретил бывшего сослуживца с распростёртыми объятьями. В отличие от большинства своих коллег, угрюмых, скрытных и беспредельно амбициозных, оккультный советник Сыскного отделения Московградского Управления полиции, господин Орлин, был человеком открытой души и имел весьма скромные жизненные запросы. Поговаривали, будто в юности, пришедшейся на екатерининские времена, он подавал большие надежды и мог бы, при желании, сделаться первым магом на Москве. Однако, желания такого у его не возникло, тайные изыскания свои в Академии он забросил, долгое время вёл частную практику, потом, уже при Павле, поступил в полицию, и уверял, что совершенно счастлив, обретаясь в маленьком домике на Охотном Ряду с любимой жёнушкой Марьей Афанасьевной (в прошлом известной ворожеей, а ныне смиренной матерью семейства) и множеством разновозрастных отпрысков и внуков. Каждый из них обладал своей долей тайной силы, но ни один не пошёл по магической линии. Старшие всё больше инженерами служили, младшие обучались не в Оккультной семинарии на Моховской, а в самой обычной гимназии, откуда их время от времени выгоняли за нерадивость, и тогда очередного бездельника отдавали учиться простому ремеслу, потому что лишних средств большое семейство не имело. Когда же Ивана Ярополковича спрашивали, отчего он не хочет поправить дела, вернувшись к частной практике, тот спокойно объяснял, что вполне доволен своим положением, и честную государеву службу на потакание бабьим капризам никогда не променяет.

Да, в этом он был прав: основными клиентами практикующих чародеев во все времена были женщины разных сословий, и интересовала их, прежде всего, магия любовная. Поэтому Роман Григорьевич бывшего сослуживца хорошо понимал и одобрял (особенно после истории с Лизанькой). Но большинство знакомых не понимало. Впрочем, Орлин их отношение никогда не смущало, он был человеком убеждённым и самодостаточным.

…— Ба-а! Какие люди! — шумно обрадовался Иван Ярополкович, обнаружив Ивенского на пороге своего кабинета, и поднялся ему навстречу. — Ромочка Ивенский! — всех знакомых молодых людей, независимо от их чинов, маг ласково звал по имени. — Душевно рад встрече! Ну, как служится на новом месте?

— Хорошо, — ностальгически вздохнул Ивенский, особенно ясно чувствуя в этот миг, что на старом служилось лучше.

После короткого обмена новостями (Максим Семёнович в отъезде — женит брата в Нижнем Новограде, младший пристав Курочкин тоже намедни женился на купеческой дочери, и кстати, раскрыл-таки дело о воровстве на строительстве общественных бань — в таком духе), Роман Григорьевич, опять-таки умолчав о главном для себя, передал магу слова Ворона о загадочной «землице» — не знает ли уважаемый Иван Ярополкович, что это за субстанция такая, какую представляет опасность, и вообще, насколько достоверным кажется ему рассказ пальмирского колдуна?

Орлин выслушал его не перебивая, и потом долго ещё молчал нахмурившись, покусывая длинный чёрный ус, совершенно лишний на его круглом, простоватом для мага лице.

— Вот ведь беда какая! — вымолвил он наконец. — Пришла беда, откуда не ждали, да… Знаю я, Ромочка, об этой землице, да вам-то открыть не могу — вы к нашему колдовскому сословию не принадлежите. С другой стороны, и молчать нельзя, если правду ваш Ворон сказал… Эх, как же нам с вами быть-то? — он снова надолго задумался. — Знаю! Отправляйтесь-ка вы в дом этого убиенного прохиндея Понурова, не тем будь помянут, да поищите среди его книг личный дневник. И сами книги пролистайте, может, почтёте что интересное… Только совсем уж чёрные в руки не берите, от греха; да они вам и ни к чему. Смотрите среди справочников, а может, и учебник какой у него завалялся, на наше счастье.

— А если дневник окажется зашифрован? — обеспокоился Ивенский. Он слышал, что маги пользуются такими сложными шифрами — простому человеку ни за что не разгадать.

— Не окажется, — обещал Иван Ярополкович с иронической улыбкой. — Видите ли, Ромочка, уж так мы, маги устроены, что жаждем посмертной славы, и дневники кропаем не для себя — для потомков, чтобы могли лучше оценить наше величие. Так зачем же осложнять им жизнь шифрами, вдруг они тогда и читать-то не захотят наши рукописи, и весь труд даром пропадёт? Нет, шифруют научные изыскания, своды рецептов и заклинаний — то, что может попасть в руки соперников, но не личные записки. Текст вы прочтёте — в этом можете не сомневаться. А уж если будет что-то непонятно по сути его — милости прошу, растолкую. Тогда уж ответственность за разглашение секретных знаний будет формально не на мне, а на Понурове — с него, покойничка, не убудет.

Обнадёженный таким образом Ивенский поехал на Боровую. На душе его было тревожно. Во-первых, взволновали зловещие слова Орлина о беде, которой не ждали — похоже, дело было много серьёзнее, чем казалось вначале. Во вторых… Не то чтобы он боялся призраков. Совершенно он их не боялся. Не надо думать, что эти бесплотные создания водились исключительно на Капищах и в подобных «дурных» местах. Да что греха таить, едва ли не в каждом старинном московградском доме обитал свой призрак, а то и не один. В самом Кремле, в царских палатах их счёт вели на десятки. Поговаривали, что и в Пальмире не лучше дела — дескать, там сам Павел является по ночам, посиневший и страшный… Так или иначе, владельцы домов о призраках своих предпочитали помалкивать. Ведь с каждым привидением связана своя история, в подавляющем большинстве случаев, нелицеприятная: убийство, самоубийство, вытравленный плод… Кто захочет выносить сор из избы?

К слову, был свой призрак и у господ Ивенских. Правда, не в доме, а в одном из поместий под Тверью. Роман Григорьевич не раз бывал там в детстве, и призрака бегал смотреть на жальник, [27] Одиночная могила, вырытая, как правило, у дороги или в месте гибели покойного. хоть папенька и запрещал строго-настрого. Но опять же, запрещал не из страха перед потусторонним, другая была причина.

Призрак этот при жизни был из числа ивенских кабальных мужиков, звали его Сидор, по прозвищу Охальник. Работал в кузне — мехи раздувал, на большее ума не хватало. Зато голосище имел, как у дьякона византийской веры. Однако, пел он этим своим голосищем отнюдь не божественное, а такое, что при бабах и малых детях даже шёпотом произносить нельзя, чтоб не вышло беды. Сколько раз его добром просили — не пой, сколько раз собирались мужики да отхаживали его дубиной. Всё равно пел, окаянный. Как хмельную чарку пригубит — так и заголосит, хоть уши затыкай всем селом. И голосит, и вопит, пока в канаву не свалится и не заснёт. Так и заснул, и не проснулся однажды по зимнему времени — замёрз. Все мужики стояли как один: сам замёрз, никто ему не помогал. И старыми богами в том клялись, и на церковную маковку крестились. Тут же и зарыли покойника, где лежал — во рву у дороги.