Дмитрий Рыков - Урусут

– Или комсомольское функционирование, затем партийное функционирование с целью сначала борьбы за привилегии, затем – выдвижения в первые лица государства с последующей возможностью влиять на реальную политику страны. Этим же дети не грезят?

– Нет…

– Тогда почему у нас такой раздутый, огромный, неповоротливый аппарат? Отвечаю: жизнь заставляет. А я решил для себя просто: деньги. Как сказал перуанский писатель Марио Варгас Льоса: «Деньги – единственная форма счастья, которую можно потрогать руками».

– И как же вы этим занимаетесь? В СССР, в шестом классе?

– Никак. Вы же спросили об увлечениях, все, мною сказанное – на будущее. А пока мы с Мариной будем спасать мир.

– Поразительный мальчик. Немудрено, что вы запудрили моей внучке мозги.

– У нас иные, дружеские, отношения.

– Верю-верю… Ну, а человеческие, то есть лично мне более понятные увлечения у вас есть? Поэзия, например, литература? Лермонтов? Пушкин?

– Лермонтов – маньяк с суицидальными наклонностями, счастливо воплотивший их в жизнь.

– Пушкин?!

– Специально для вас. Посвящается Вере Александровне…

– Фоминой.

– Фоминой.

– Однако, ну и выбор для чтения.

– Так у Лермонтова вообще – трупы, черви, личинки, мрак, зловоние.

– Фу.

– И я о том же. Есенин – пьяница-самоубийца, Пастернак жил с несколькими женами, Маяковский-самоубийца жил с одной женой, но на пару с товарищем. Фет-Тютчев? Даже вспоминать смешно. Некрасов перед написанием очередной поэмы ночами напролет играл в карты для поднятия тонуса. Хлебников – пародия, совковые певцы комсомольских строек – все, чай уже не смогу пить, рвотное, современных при мне даже не произносите – через тридцать лет их всех забудут.

– А кого не забудут?

– Бродского.

– Диссидента-антисоветчика?

– Да.

– Ну, кто-то же вам нравится?

– Конечно. Шекспир и Гете. Оба – гении недосягаемой величины. Для капсулы с описанием истории человечества, которую земляне отправят к звездам, вполне достаточно.

Женщина поднялась и подошла к окну.

– Нет, эрудиция удивляет, – произнесла она, – но какой же цинизм… Не возражаете, если я закурю?

– Конечно, нет.

Вера Александровна вставила тонкую сигарету в длинный мундштук, поднесла зажигалку, затянулась, выдохнула и спросила:

– Неужели совсем никто из поэтов не нравится?

– Набоков. Но это – личное.

– Опять антисоветчик! – констатировала хозяйка и вновь выглянула в окно. – А вот и наша дорогуша топает. Ну, – резко развернулась она к Белолобову, выражение ее лица изменилось, – обидишь нашу девочку, я с тебя три шкуры спущу!

Олег побледнел, но совсем по другому поводу. Хозяйке же ответил:

– Не обижу, обещаю. Тем более я скоро уеду.

– Молодец. Но я прослежу.

– Непременно.

Путешественник встал напротив двери, Вера Александровна вышла из гостиной, но к нему приближаться не спешила. В замке раз, другой, провернулся ключ, и в квартиру спиной вперед пробралась девочка-одуванчик – с косичками-колечками, бантиком и пионерским галстуком. Бросив ранец на пол, она развернулась и только тут увидела визитера. Долгую минуту она всматривалась в него, хлопая длиннющими ресницами. Вдруг в два прыжка она оказалась рядом, повисла на его шее и закричала:

– Олежка, я знала! Олежка, я знала, что ты меня найдешь! Я знала! – и принялась целовать его в щеки, волосы, шею.

Слезы из ее глаз текли рекой, а он гладил ее по голове – очень мешали замысловатые косички с бантами – и все повторял, как ему казалось, шепотом:

– Все кончилось, мы живы, мы спаслись, мы живы, я здесь, ты видишь, все будет хорошо…

Остолбеневшая Вера Александровна, наконец, обрела дар речи:

– Какой Шекспир! Какие страсти! «Дружеские отношения» у них, видите ли! Да тут и Гете, и Гейне, и Шиллер!

Вытирая мигом рассопливившийся нос, Марина повернулась к ней и прокричала:

– Ну бабушка! Ну это же совсем другое! Ты просто ничего не понимаешь!

– Конечно, не понимаю, – округлила она глаза. – Да, приходила и ко мне первая любовь. Но мне, друзья, тогда исполнилось все-таки семнадцать! А в двенадцать подобные страсти-мордасти! Я шокирована. Быстро в ванную приводить себя в порядок! Никуда твой дружок не денется.

– У-у-у! – напоследок всхлипнула Горячева и помчалась выполнять приказ.

– А ты, Ромео, за стол давай. Бродский-Набоков, гляди-ка…

Олег чувствовал, что на душе похорошело, а на лице посветлело. В это лицо внимательно всматривалась актриса и пыталась понять смысл происходящего. Вскоре выбежала счастливая Марина и вновь бросилась Белому Лбу на шею.

– Марина Анатольевна! – закричала хозяйка. – При бабушке! Где твой стыд!

– Бабуль, – девчонка повернулась и тут же чмокнула свою родственницу в щеку. – Пойми – это не то, что ты думаешь. Это радость от встречи старого друга, про которого думала, что его уже нет в живых. Понимаешь?

– Ну вы даете, – Вера Александровна отерла лоб платком. – Когда вы только успели накуролесить до такого?

– Мы познакомились прошлым летом в Артеке, – и Горячева толкнула Олега под столом ногой.

Он кивнул.

– Переписывались, – продолжила сочинять Марина.

– Это через Наташку? – усмехнулась бабушка. – Через ее адрес? Чтобы я писем не читала? Да я бы и в руки не взяла, вы что!

Белолобов был уверен в обратном.

– А потом, – Марина сделала страшное лицо, – письма перестали приходить, и сразу прошел слух, что он… ну… разбился!

– На Кавказе, – уточнил Олег.

– И вот он, ни с того, ни с сего – здесь! Конечно, я обрадовалась! Теперь понятно?

– Понятно, – с облегчением вздохнула Вера Александровна. – Сделал сюрприз. Чуть до инфаркта ребенка не довел. Да и меня заодно.

Белый Лоб решил посеять на будущее доброе семя.

– А любит она, если это вас так беспокоит, другого. Я не ревную, потому что соперник объективно очень достойный. Редкий набор лучших человеческих качеств.

Марина закатила глаза к потолку и ущипнула его под столом, хозяйка открыла рот.

– Мы пойдем, пройдемся, нам поговорить надо, – обратилась Горячева к бабушке.

– А он тебя не украдет? – неловко пошутила Вера Александровна. – Может, только для отвода глаз объявил, что не ревнует? А сам – на коня и в горы?

– Я вам портфель в залог оставлю, – показал на свою ношу Олег.