Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка

— Ах да, — встрепенулся тот, неуверенно продолжив и в то же время обалдело наблюдая, как свиток с указом, направляемый опытной рукой дьяка, переходит от одного члена совета к другому и каждый ставит на нем свою подпись. Словом, когда тот оказался у Мнишка под носом, ему ничего не оставалось, как запечатлеть свое согласие с остальными.

Впервые я возвращался с заседания совета радостный. Как говаривал шведский принц Густав Эрикович, баба с возу — волки сыты. Но успокаиваться нельзя. Была у меня уверенность, что такой человек, как Марина Юрьевна, без боя оружия не сложит. Так и оказалось…

Уже на следующем заседании пан Мнишек, науськанный дочкой, принялся распинаться о необходимости соблюдения интересов его дочери, кои в ее отсутствие могут быть бессовестным образом порушены. Благо ее здоровье сейчас восстановилось полностью, да и лекари подтверждают то же самое. Одним словом, все мы, включая и его самого, вчера несколько того, погорячились, и надо допустить ее на наши заседания, а указ порвать.

Воцарилось молчание. Ну да, открыто лезть в контры с дедушкой будущего царя никому не хотелось, а кое-кто и вовсе проголосовал бы за такое с превеликой радостью — вон как глаза блестят у нашей молодежи. Еще чуть-чуть — и… Но я успел опередить Годунова, в очередной раз взяв инициативу на себя и твердо ответив, что о возврате не может быть и речи. После такого совет утеряет весь авторитет. Кто станет его уважать, если люди, собравшиеся в нем, вчера единогласно решили одно, а ныне отменяют, тем самым выставляя себя на всеобщее посмешище.

Да и потом, не следует столь сильно уповать на временное улучшение состояния здоровья. Не надо учиться медицине у лучших лекарей Востока, чтобы знать одну простую истину: у многих болезней, в том числе и весьма опасных, имеется так называемый возвратный период, в ходе которого у больного может наступить временное улучшение. Но проходит неделя, другая, и болезнь наваливается с новой силой, ибо хворый на радостях перестает выполнять предписания сведущих людей, считая, что он вовсе выздоровел. Разумеется, всем нам очень хотелось бы верить, что у Марины Юрьевны и вправду все замечательно, но вдруг оно не так? И что нам тогда, принимать третий указ, подтверждающий первый, но отменяющий второй?

И кто сказал, что мы непременно используем ее отсутствие в ущерб ее интересам? Мы ведаем, что она всей душой болеет за величие страны. Но неужто она решила, что мы против этого? Да ни боже мой! И кроме того, с нами постоянно пребывает ее батюшка, а он всегда передаст нам пожелания ее высочества, кои мы внимательно выслушаем, тщательно рассмотрим и по возможности примем. Не будем далеко ходить. Вот, к примеру, как мне помнится, она хотела поговорить насчет проявления милосердия к узникам, томящимся по обвинению в «воровстве» против государя. Что ж, давайте прямо сейчас сядем и займемся обсуждением этого, как того и хотелось Марине Юрьевне.

Все облегченно закивали, подтверждая истинность моих слов. Мол, можешь не сомневаться, Юрий Николаевич. И мы сели. И обсудили. И приняли решение, правда…

Однако все по порядку. Вопрос этот Марина подняла еще на третьем по счету заседании, едва узнала о единоличном решении Годунова о помиловании братьев Шуйских. Поставить это в вину престолоблюстителю ей не удалось. Федор сослался на право одного из верховных судей страны, каковым его назначил покойный государь.

Тогда-то она, очевидно сообразив, какие дивиденды получит на этом акте гуманизма, тоже захотела выказать себя милосердной правительницей. Более того, она даже выразила желание предварительно навестить узников, дабы самолично выяснить, кто из них раскаивается и достоин снисхождения, а кто нет.

Разумеется, Федор вызвался сопровождать ее. Ну и я, куда деваться.

Как я и ожидал, ее милосердие оказалось несколько избирательным. Тех, кто падал на колени с просьбой о помиловании именно перед нею, она не только внимательно слушала, но и выясняла, как его зовут, а следующий за нею по пятам иезуит Чижевский торопливо записывал их имена и фамилии. У прочих, обращавшихся к Годунову, имен она не спрашивала.

Словом, после обсуждения на совете решение о частичном помиловании узников было принято единодушно. Правда, оказалось оно не совсем таким, как хотелось бы яснейшей. Указ гласил, что огульное милосердие не имеет ничего общего со справедливостью, коя куда важнее, а главное — понятнее людям, а потому… надлежит разобраться с каждым индивидуально. Тем, кто был вовлечен в заговор подлым обманом и не умышлял худа против государя, желая лишь заступиться за престолоблюстителя, надлежит смягчить кару, а вот истинным «ворам» никаких снисхождений. Кому разбираться? Да верховному судье, то есть Годунову.

И все бы хорошо, но тем же вечером ее навестил мой ученик. Предлог самый что ни на есть благовидный — его высочество пожелал справиться, как себя чувствует наияснейшая и не стало ли ей хуже. Беседа длилась долго. Как сообщила мне Ксения, в Запасной дворец он вернулся аж часа через три, не раньше. Результат разговора я увидел сам.

— Надо бы как-то повнимательнее к ним, дабы не расстраивать Марину Юрьевну по пустякам, — сказал Годунов, протягивая мне хорошо знакомый список иезуита Чижевского.

— Да, расстраивать государыню и впрямь нежелательно, — рассеянно согласился я, внимательно разглядывая своего ученика.

Выглядел тот, как… Ну словно после первой ночи, проведенной с Любавой. Хотя нет, тогда в нем не было такой одухотворенности и эдакого возбуждения. Неужто она милостиво дозволила ему?.. Да нет, губы вроде не припухли, хотя все равно мне это не по душе… Вообще-то если она уже успела выяснить, что не беременна, теперь для нее самое время попытаться забеременеть. Заодно и окончательно захомутать Годунова. А может, и кого другого — как я уже говорил, тут особо выбирать не приходится.

И я задумался, как усилить изоляцию неугомонной полячки, доведя ее до логичного конца и наглухо перекрыв все лазейки. Но пришел к неутешительному выводу, что одному мне не управиться. Надо провернуть единогласно, а у меня это навряд ли получится. И Мнишек встанет против, да и Федор воспротивится. Получалось, нужно прибегнуть к помощи извне. Но для этого требовалось провести предварительную работу, для чего я известил своего родственника, князя и тезку Федора Долгорукого, что следующим вечерком загляну к нему в гости. Вообще-то он сам, едва узнав о нашем родстве, намекал, что не прочь заглянуть ко мне, но я отнекивался, ссылаясь на сгоревший терем. Теперь пришла пора встретиться.

А сегодня мне предстояла еще одна неприятная, но обязательная процедура — почтить память государя, набальзамированное тело которого находилось в Архангельском соборе. Признаться, не хотелось туда идти, но ныне по Дмитрию исполнялся девятиднев, никуда не денешься, надо.