Сезин Юрьевич - Нарвское шоссе

Мы дружно начинаем щелкать металлом. Когда щелканье умолкает, напряженно ждем. В душе борются два чувства: остаться тут и побыстрее рвануть вперед. Нетерпение постепенно нарастает, и прямо-таки хочется сорваться с места. В голову лезет имя: Алькор. Напрягаю память и вспоминаю, что это имя певицы. Наверное, она так в честь какой-то эльфийки назвалась. [4] Есть еще звезда под таким названием в созвездии Большой Медведицы. Я как-то был на ее концерте, да и кассета с ее песнями у меня есть. В основном там про разные легенды, вроде «Рагнарока» или «Демона дороги». А больше всего мне нравится песня про волшебную скрипку. Я прикрыл на секунду глаза и словно услышал ее голос:

Я вспоминал дальше и словно набирался энергии. Вроде это песня не боевая, не марш, не гимн, а все равно я словно вырастал и подымался, как дерево. И я словно поднялся над кронами других деревьев, взглянул на окрестный мир, обвел вокруг себя взором, незнакомым с астигматизмом. Вот я и мои друзья. Вот время и место. Вот для чего я родился. Чтоб жить здесь и защищать все это.

Взводный командует атаку. Подхватываю коробку с дисками и вслед за Моней выхожу из леса, держась правее его. Слева и справа от меня развертывается цепь. Левее и чуть впереди идет Волох с пистолетом в руке.

Нас замечают не сразу. От деревни вначале слышится редкая стрельба. Потом начинает оттуда короткими очередями стучать пулемет. Пули посвистывают где-то выше головы. Вроде мне говорили, что свою пулю ты не слышишь… Справа из цепи вывалился кто-то и упал лицом в землю.

Очередь проходит над головой, аж вжимая голову в плечи.

По команде переходим на бег. Лопатка уже за поясом, в правой руке – граната. Только бы добежать, только бы увидеть глаза чудовищ и дорваться до их глоток,.

По цепи несется: «Ура-а-а!!! За Сталина! За Родину!»

Я подхватываю: «За Сталина! За Родину!»

…Мы брели с Моней обратно в дот, именно брели, потому что вымотались. Да и груза было предостаточно. Воевавшие ребята про такие ощущения мне рассказывали и называли это «отходняком». В слабой степени такое бывало и со мной после грандиозной драки. Ну, вы поняли, о чем речь: эйфория, что живой и так, особенно не словивший, слабость во всем теле, и все это как-то причудливо перемешано. Душа прямо летит вперед, а ноги волочатся. И настроение такое, как лоскутное – то радостно, то горько, то пробивает на «хи-хи», то хочется всего этого не видеть, в кусты забиться и долго оттуда не выходить. Моне чуть веселее, чем мне, он даже поет, а я подтягиваю, хоть половину песен не знаю. Но это ему и мне не мешает. А вот теперь потянуло меня петь и… «щас спою» – даю какую-то дикую мешанину из разных песен, что когда-то слышал; то из Летова про болванку, в танк ударившую, то «Цветок и нож» (только с последнего куплета). Моня тоже пытается подпевать. Затем он начинает: «Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней»… Я с этим согласен без всяких примечаний.

Бредем мы вдвоем, потому что Федя точно отвоевался. Им сейчас медики занимаются, и плохие у меня предчувствия. Взводный, может, и вернется – но чуть попозжей. По крайней мере, он сам так хочет. А что скажут врачи насчет распоротого штыком плеча – я не в курсе. Сашке Лысому в Чечне плечо прострелили из «калашникова», но он из строя не вышел, потому что некуда было выходить, так и стрелял до конца боя. А вот никого из тех, кого на войне штыком ранили, я в своей жизни не встречал, потому и не готов сказать. Подрезанных-то на улице я видел, но там нет нужды дальше стоять, можно сразу в больничку отправляться, и это даже лучше – здоровее будешь. Настроение уходит в противоположный угол ринга. Вспоминаются наши, убитые на пустом месте перед деревней и убитые в самой деревне. И не только погибшие в самой атаке, но и явно застреленные при отходе.

Кстати, если я правильно понял, с нами в атаке были ребята из того батальона, который ночью из села немцы выбили. И сейчас они там остались. Надеюсь, нам в следующую ночь не придется выбивать немцев снова. Или днем. Моне весело. Может, ему, когда руку перевязывали, чего-то вкололи типа тех шприц-тюбиков, про которые ребята толковали? А есть ли они в это время? Вообще, можно и из простого шприца… Ладно, гляну, что у него со зрачками. Морфий, промедол и герыч должны зрачок сужать. А вот сужают ли трамал или налбуфин – фиг его знает.

Пить хочется. Тяну трофейную фляжку, откручиваю колпачок – блин, коньяком тянет из горлышка!

Может, не «блин», а надо хлебнуть, чтоб отпустило, ребята толковали, что это самое оно, только у них не всегда возможность была отходняк так перебить. Нет, не хочу.

— Моня, ты трофейного крепкого хочешь хлебнуть? Чтоб не так болело?

Моня поворачивается, отрицательно мотает головой и продолжает: «Церкви и тюрьмы сровняем с землей!» Нет, зрачки у него нормальные, не точечные, как это бывает у тех, кто укололся.

Беру свою флягу – вот водичка в самый раз. Полфляги уходит в меня, как в сухую землю. Не страшно – до дота уже недалеко, а скважина в нем пересыхать пока не собирается. Видимо, эйфория с меня схлынула совсем, и на душе невесело уже, и ноша к земле тянет. Весу-то до фига и более – коробка с дисками, подобранная наша винтовка, немецкая винтовка, в подобранном же вещмешке два немецких котелка, какой-то пакет вроде плащ-палатки, что у убитого немца на груди висел, подсумки с двоих немцев и всякое другое вроде картошки, которую немцы где-то заимели, но приготовить не успели. А теперь мы приготовим. Подобранная винтовка – без штыка, но чего к халявному придираться? И в противогазной сумке – трофейная фляжка, где этот коньяк выявился. А рядом там же немецкие патроны, что я из ленты повынимал. Раз уж есть трофейная винтовка, то второй раз немецкие патроны могут не скоро попасться. Моня тащит пулемет и Федину винтовку, а еще в противогазной сумке у него немецкий пистолет в кобуре. Это мы для Островерхова зажали. Тем более если комендант в госпиталь загремит, то командовать нами будет Федор Ильич. Вот и будет ему командирский символ. А свою винтовку он отдаст еще кому-то. Нам-то пистолет таскать начальство не позволит.