Александр Сапаров - Назад в юность

И тут ее настроение резко изменилось, она покраснела, ее лицо приобрело злобный вид:

— А знаешь ли Сереженька почему я их зарезала! — кричала она.

На мое робкое:

— Не знаю.

Она опять почти кричала:

— Ты что думаешь, я их зарезала за то, что они меня изнасиловали?! Да я таких насильников сто штук не замечу! А зарезала я их, за то, что они суки грязными ногами мое новое постельное белье испачкали.

Тут настроение Наташи совсем испортилось и Дворкину пришлось ее увести обратно в отделение.

Нам оставалось уже совсем немного времени на цикле психиатрии, поэтому я пользовался каждой минутой, чтобы узнать, как можно больше у нашего преподавателя. Мне вообще очень понравился Михаил Львович. Он, на мой взгляд, был настоящий специалист своего дела, всегда выдержанный, спокойный и очень корректный в поведении с коллегами и больными. Я, в своей длинной и богатой событиями жизни, не так уж много видел людей настолько соответствующих выбранной профессии.

И с удовольствием слушал его рассуждения о сущности психических заболеваний, особенно шизофрении, в которых он углублялся в философские дебри, и сыпал цитатами из сочинений уважаемого им Ясперса.

Сегодня с утра они был чем-то озабочен, и попросил меня зайти в ординаторскую и принести ему его записи. Когда зашел в ординаторскую, на столе, где были бумаги Дворкина, лежала стопка анализов, и мое внимание привлек верхний листок в котором было подчеркнуто красным карандашом лаборанта число лейкоцитов где стояла цифра двадцать две тысячи. Я прочитал фамилию больного и спросил:

— Скажите, а кто ведет больного Егоренкова?

Молодой врач Сергей Михайлович, только что начавший работу после интернатуры в больнице Кащенко, поднял голову:

— Я веду этого больного, а что случилось?

— Сергей Михайлович, а вы видели его анализ крови?

— Нет, я еще не смотрел, а там что-то не так?

— Ну, во-первых, там жуткий лейкоцитоз.

— И что это значит? — Наивно глядя на меня, спросил Сергей Михайлович.

Подумав про себя, как хорошо готовят специалистов психиатров в Москве, я спросил:

— А он ни на что не жаловался в эти дни?

— Да вчера ночью у него резко заболел живот, его осмотрел дежурный врач и пришлось сделать промедол, потому, что анальгин боли не снял. Но вчера днем мы вызвали хирурга и он ничего не нашел страшного, диагностировал гастрит и назначил анализы.

— Сергей Михайлович, можно я гляну больного?

— Да сколько угодно, пойдемте, я вам его покажу.

Мы зашли в палату, и подошли к постели больного. Я его сразу узнал, еще пару дней назад Дворкин приводил его к нам для беседы, пожилой мужчина, интеллигентного вида, в очках, производил впечатление незаурядного ученого, до того момента, как он начинал говорить. Его речь, в которой два три слова несли какую-то смысловую нагрузку, вместе составляли абсолютную бессмыслицу.

Но сейчас он лежал, скрючившись на кровати, его лицо осунулось и имело землистый цвет. Я взял в руки историю болезни, в которой предпоследней была запись дежурного врача и практически описывала симптомы прободной язвы желудка. Ниже шла запись уже хирурга, в которой он ставил диагноз обострения хронического гастрита и назначал лечение и анализы.

Я посмотрел больного, налицо были явные симптомы обезвоживания. При осмотре живота в эпигастральной области и проекции двенадцатиперстной кишки, больной практически не давал мне дотронуться и пропальпировать живот, но ниже живот был достаточно мягкий и практически безболезненный.

С диагнозом я долго не мучился и сделал запись в истории болезни, что скорее всего у больного, учитывая анамнез заболевания, данные анализа крови, и осмотра, имеется прободная язва желудка, по-видимому, прикрытая сальником и из-за этого, не дающая полной картины острого живота. Затем я посоветовал Сергею Михайловичу побыстрей отправить больного в хирургию для уточнения диагноза и оперативного лечения. Встревоженный доктор пообещал, что так и сделает. Я побежал в учебную комнату, где объяснил, уже начинающемуся злиться, Дворкину, где я был.

На следующий день, придя в больницу, я отправился в ординаторскую, мне было интересно, подтвердился мой диагноз или нет. Сергей Михайлович встретил меня скептически:

— Ну что хирург, не подтвердился твой диагноз. Вернули Егоренкова нам назад, сказали, нет у него ничего хирургического.

От злости у меня даже загорелись щеки, я никак не ожидал, что так могу пролететь. Взяв историю болезни, я углубился в изучение записей.

В первой записи сделанной в приемном покое нашей больницы рукой Павла Сергеевича было написано нельзя исключить острый живот, но больной направлен в городскую больницу номер два, согласно адреса проживания.

Все понятно, никто не хочет брать к себе психического больного, и Паша сделал это очень быстро обнаружив, что по адресу он должен лечиться в другой больнице.

В городской больнице номер два было целых две записи, первая дежурного врача, который посмотрел больного и решил, призвать на помощь своего зав. отделения, известного в нашем городе врача высшей категории Розенблюма.

И уже в категорической записи Розенблюма наличие хирургической патологии полностью отрицалось.

Прочитав историю, я пошел в палату. Егоренков выглядел еще хуже, чем раньше, и жаловался уже и на боли в пояснице. От еды он отказывался, даже не пил воды, живот был прежний.

Обеспокоенный Сергей Михайлович с надеждой смотрел на меня. Я решительно сказал: — Сергей Михайлович, ведете больного, как хирургического, голод, переливаем физраствор, Рингер, ну, что там еще у вас есть. И снова назначайте консультацию хирурга. Поставьте в известность заведующего отделением, что у вас тяжелый больной, пусть он думает, что с ним делать.

На следующий день я снова зашел в ординаторскую, где расстроенный Сергей Михайлович сообщил, что больного повторно посмотрел хирург, но, увидев запись Розенблюма, тут же написал, что хирургической патологии нет.

Состояние больного ухудшалось, все специалисты дружно ничего не находили.

И на следующий день Егоренков умер.

На вскрытии у больного обнаружили большую язву задней стенки желудка около двух сантиметров с пенетрацией в поджелудочную железу и осумкованный перитонит.

У Егоренкова, оказалась племянница, врач, работавшая в одной из поликлиник Энска, и естественно до нее дошли слухи о произошедшем, и она написала жалобу в облздравотдел.

Я не смог отказать себе в желании сходить и послушать, что будет говориться на лечебно квалификационной комиссии собравшейся по этому поводу.

А на ЛКК, рецензент, мой профессор Егор Николаевич Марушев, потрясая историей болезни, почти кричал, врачам второй городской больницы, с которыми он был в не очень хороших отношениях: