Алексей Щербаков - Журналисты не отдыхают

Михаил откланялся и исчез, а я включился в обсуждение насущных анархистских дел.

— Вот ты, американец, во вторник будет митинг на заводе Нобеля. Ты там сможешь выступить?

— Конечно.

— Тогда подходи к проходной к обеду.

Как-то так вышло, что с этого сборища я вышел в компании девушки по имени Светлана. Она сказала, что живет в центре — вот и вызвался её проводить. Мы шли по улице и болтали о всякой всячине, когда из какого-то закоулка вышло трое парней. В том, что это местные гопники, я понял сразу. Выглядели они забавно — на начищенных сапогах у них были резиновые галоши.

— А вот господинчик с нашими девками гуляет, — произнес один, в его руке сверкнул нож.

Тут снова заработали реакции моего реципиента. Я так быстро не успел бы выхватить пистолет. Единственное, что сделал я — так направил ствол перед ногами лидера. Мой реципиент явно стрелял сразу на поражение.

Грохнул выстрел.

Гопники поняли, что не с тем связались, но деваться им было некуда. Они бы драпанули — но сами себя загнали в угол.

— Лечь на землю, суки! Ножи кидаем в сторону. Второй выстрел будет в лоб!

Я сам себе удивлялся. Все-таки я был простым парнем, а тут прямо киногерой.

Гопники, увидев, что на них приветливо смотрит произведение мистера Кольта, улеглись, двое выкинули ножи.

И тут Светлана заговорила отборным многоэтажным матом. Скосив глаза, я увидел, что она держит пистолет, вроде браунинг. Закончив высказывать разные светлые мысли о парнях, она перешла к делу.

— Вы, гнойные твари, на анархистов напали? Вы знаете, что теперь с вами будет?

— Извините, ну не опознали… — прохрипел лидер.

— Ещё раз увижу — п…ц вам будет. А сейчас лежите, мрази, пока мы до угла не дойдем.

Мы пошли дальше.

— А что, анархистов на Выборгской стороне так уважают?

— Конечно. Наших кого тронь, все поднимутся. А вот в Америке сразу так стреляют? Я ведь видела, что ты его хотел убить.

— Да, в общем, жизнь там непростая.

— Да… Я про Америку читала. А вот скажи, Джек Лондон наш человек?

— Не совсем, он радикальный социалист, скорее ближе к большевикам. Но, в общем и целом — революционер.

Я ответил и задумался. Что-то здесь не так. Рабочая девушка этого времени, если хорошо в школе училась, могла из американских писателей читать Фенимора Купера или Майн Рида. А если уж очень продвинутая — то Брет Гарта или Марка Твена. Но Джек Лондон в это время в России был совершенно неизвестен. Его раскрутили большевики, потому что этого автора любил Ленин. [12] Версия спорная, но ГГ знает то, что знает Время, когда появился массовый спрос на героизм, пока ещё не настало.

Я осторожно заметил:

— А я и не знал, что Джека Лондона переводили русский язык.

— Так я на английском его читала.

Заметив моё изумление, Светлана жизнерадостно засмеялась и схватила меня за руку.

— Ну, вот, я смогла тебя удивить. Я в гимназии училась.

— Это в России так живут рабочие, что их дочери могут читать на иностранном языке художественную литературу? А зачем вам тогда революция?

— Да на самом-то деле я не из рабочих. Я дворянка. Учусь на курсах. Мой отец — тверской помещик, причем, самое смешное, что его поместье даже не заложено. Так что я из семьи самых настоящих эксплуататоров.

— Князь Кропоткин и Михаил Бакунин тоже не из пролетариев. А ведь ты ничем не отличаешься от своих подруг. Они-то рабочие?

— Они-то да. Ткачихи. А я в детстве мечтала стать актрисой. В любительских спектаклях играла. А потом мой отец, он, конечно, реакционер, но умный человек, мне и сказал откровенно. Дескать, если бедные девушки идут в актрисы, это понятно, они хотят пойти в содержанки. А тебе зачем? Я подумала и поняла, что в актрисы идти и в самом деле смысла нет. Но кое-чему научилась.

За разговором мы вышли на трамвайную остановку. Вскоре и трамвай подъехал. Мы погрузились и продолжили беседу.

— А твой отец и в самом деле реакционер?

— Да. Но он, в отличие от других, честный циник. Другие лицемеры. Они всё кричат о благе России, а на самом деле думают только о своих интересах. А отец говорит просто: так уж сложилась судьба, что я дворянин и богатый помещик. Я хочу таковым и оставаться. Он и Столыпина терпеть не мог. Я слышала его разговор с нашим земским врачом, тот либерал. Так отец говорил: Столыпинские реформы породят класс людей, которые меня сожрут. А мне это не надо. А я от всего от этого подалась в анархистки.

— А для чего ты изображаешь рабочую?

— Ты знаешь, если мужчина интеллигент, станет выступать на заводах, рабочие будут его слушать. Вот у нас Николай, студент, так очень успешно выступает. А вот девушка… Рабочие махнут рукой. Дескать, барышня, слушать её смысла нет.

— А ребята-то знают, что ты из дворян?

— Конечно, знают. Что я, своим врать буду? Да и руки у меня… У других девчонок знаешь, какие мозоли? Они ведь на ткацкой фабрике работают.

Дальше мы заговорили о литературе. Светлана интересовалась поэзией. А в эту эпоху поэты популярны, так что «скажи мне, какого поэта ты читаешь — и я скажу, кто ты».

Я спросил:

— А вот я слыхал, что в России есть такая поэтесса Анна Ахматова…

— Буржуазная стерва. Не зря ведь от неё муж, Николай Гумилев, в Африку сбежал.

Как оказалось, литературные пристрастия у Светланы были своеобразные. Она любила Гумилева, но так же ценила футуристов, особенно Маяковского и Василия Каменского. Про второго, я честно говоря, и не слыхал. А вот Светлана к последнему относилась куда с большим восторгом, чем к хорошо известному мне Маяковскому.

— Он ведь не только поэт. Он авиатор! Сейчас-то уже много летчиков, но он был одним из первых.

Тут меня пробило. Ну, захотелось выпендриться перед девушкой. Если уж мне не перепеть Высоцкого, то можно пересказать Роберта Рождественского. Я был воспитан при СССР и советскую поэзию люблю.

— Здорово! Типичный футуризм. Это ты написал?

Отступать уже было некуда и я взял авторство на себя.

— Только ты как-то из отдаления смотришь. Будто это не ты видел. Впрочем, ты ведь из Америки.