Николай Берг - Лёха

Двое на дороге оглядели внимательно друг–друга, тихо обменялись несколькими фразами, поглядывая по сторонам, после чего лейтенант махнул своему напарнику рукой и сержант с нелепой фамилией тоже вылез из кустов, а за ним на дорогу вышел и Семёнов, держа тяжеленный пулемет наперевес.

Поздоровались, обменялись церемонным рукопожатием и, не мешкая, пошли к тому месту, где стояла машина, по дороге успев, правда, предупредить, что один из группы одет в немецкое, на что оба новых знакомца посмотрели явно косо, но говорить ничего не стали.

Семёнов же мучился диллемой, которая сейчас крутилась у него в голове. (Если б он знал, что его мысли так мудрено можно назвать — удивился бы всерьез и — может даже чуточку и возгордился бы). С одной стороны — вот командир РККА, ему можно сдать Лёху и выполнить, таким образом приказ покойного взводного. С другой — этот лейтенантик был какой‑то невсамделишный, игрушечный, что ли. Вот словно его только что в магазине купили, даже хрусткий целлофан не развернули. Боец не был совсем уж диким и в универмаге городском видел как кукол продавали, вот все они были такие краснощекие, нарядные и завернуты в прозрачную пленку. Чтоб пыль на них не садилась. И почему‑то очень напомнили этого лейтенантика. Хорошенький такой, аккуратный до невозможности.

Видно было, что это совсем еще мальчишка, свеженький выпускник этого года, совершенно без жизненного опыта, зато книжный такой, начитанный, и потому весь в идеалах и очень правильный. При этом очень было похоже на то, что сухощавый и тонконогий в тугих своих обмотках ефрейтор с невыразимой фамилией скорее тут старший или главный. На взгляд Семёнова — он вполне в отцы годился, откуда такой старый в армии взялся, непонятно, резервист, что ли. Не меньше сороковника ему. И это мешало вот так сразу взять и выложить все, что про потомка должно было заявить при встрече со своими

Тяжелая немецкая машина стояла перекосившись, пар от нее валил уже не как от паровоза, а скорее как от забытого на печке чайника, на водительском сиденьи, не по–живому обвиснув на перекинутом через живот ремне сидел не пойми кто — опять не привычная была форма, не немецкая, а светловатая, горохового странного цвета, густо залитая кровищей, второй немец — в такой же странной форме валялся тут же рядом. Лёха, словно охотничий пес в норе рылся в багажнике, а Жанаев и тут вылез из кустов сбоку только когда убедился, что — свои.

Семёнов заметил, что ефрейтор как‑то ощетинился, как только увидел немецкую форму на потомке, словно кот, встретившийся нос к носу с собакой. А лейтенант наоборот как‑то по — детски обрадовался и поднял сжатый кулак, сказав: «Рот фронт, камерад!», видать сгоряча подумал, что это — немец, из тельмановцев. Перебежчик–коммунист.

Лёха высунулся из багажника, удивленно поглядел на радостного офицера и кивнул головой, вроде как приветствуя, после чего, отдав дань официальным мероприятиям, спросту заявил Семёнову:

— Гляди, тут у них еще и карабин оказался, тоже маузер, только патроны к нему какие‑то странные, я такие не видал раньше — ляпнул потомок, не слишком заморачиваясь субординацией, наличием посторонних людей и целого командира РККА из, как ни крути, начальствующего состава.

— А с машиной что? — с надеждой, но очень слабой спросил жилистый ефрейтор, не удержался. Вышло это у него не слишком героически, а неожиданно робко и просительно.

— Машине — кирдык! — важно ответил Лёха.

— Совсем?

— Абсолютно! Пробит радиатор и двигло тоже в дырках, чуете, как маслом воняет? Ну и колесо пробито, а запаски у них нету, я поглядел.

— Эх, черт, жалко! Этакая дьявольская незадача. Будь оно все проклято трижды — старательно выговорил лейтенант, но и у него сказанное получилось весьма как‑то неестественно, Семёнову показалось, что мальчишка этот старательно пытается выглядеть настоящим матерым воякой, свирепым и ругательным, но вышло это не так, как бывало получалось у известного полкового матерщинника капитана Дергача, а словно читал школьник книжку с картинками — и вот это тоже прочел, а сейчас высказал. Опять же не мог не заметить Семёнов, что Дергач лаялся только в пиковых ситуациях, когда от его ругани застрявший грузовик, бывало, сам выскакивал из грязи, а в спокойном состоянии говорил по–человечески, а этот мальчик и тут не угадал.

Интересно стало — а зачем этой парочке машина понадобилась. Но решил погодить с расспросами, ясно было — надо быстро разобраться с трофеями, машину оттолкать в лес поглубже, да уносить ноги. Светлого времени осталось с гулькин нос, а еще на ночевку вставать надо и худо–бедно лагерь приготовить. Насчет Лёхи решил пока Семёнов погодить, помолчать.

Пальба началась настолько внезапно, что он чуть не подпрыгнул от неожиданности.

Надо признать, что все силы и все внимание уходили на то, чтобы не брякать и не греметь всем развешенным на нем добром, вот и получилось так неприкольно. Идти было трудно, хотя — не без гордости отмечал про себя потомок, за последнее время он явно прокачал перк «выносливость» и теперь марши уже не выматывали так, как в первые дни.

Единственно, трофейные сапоги намяли ноги — хотя вроде и по размеру вполне комфортны были. Но вот подьем мяли — как умно пояснил знающий Середа — колодка у них другая, под европейскую ногу, а у европейцев стопа плоская, потому вот так выходит. Не так, чтоб уж было больно, но неудобно. Еще хорошо, что навострился портянки наматывать — не такая уж сложность оказалась, а стопу берегли куда лучше, чем носки, странно было убедится в этом самому.

После дневки сил прибавилось, организм, получив отдых и жратву, быстро восстановился и теперь Лёха чувствовал себя вполне на коне. Ну может и не на коне, а чуточку конем. Вьючной лошадью. Больно уж много чего тащить пришлось, обросли добром, а бросать жалко, за что ни схватись — все нужное. Самое главное было — не бренчать при ходьбе, что сначала казалось задачей невыполнимой, но после того, как Жанаев и Семёнов поколдовали над положенным ему для таски и носки добром — оно как‑то удобно разместилось по телу и даже немецкий бачок от противогаза перестал изображать из себя погремушку. Середа немного ехидничал по привычке, но ничего не заподозрил, так как был уверен, что в авиации все эти самолетные писаря–хвостокруты ходят как баре в носках и вообще нос задирают, а на что толковое не очень способны.

При первых же выстрелах Лёха и сам не понял, как оказался на обочине в кустах. Но сидел бодро, хотя сердце застучало сразу молоточком, винтовку успел с плеча сдернуть и теперь — хоть памятник с него лепи. Разве что наверное в глазах немного испуга было, потому как оказавшийся рядом бурят глянул мельком и автоматически успокоительно кивнул головой, дескать, не боись, салага. Еще различил в кустах ствол пулемета, который Семёнов успел установить а сошки и развернуть в сторону стрельбы, да Середа вроде пистолет свой из кобуры вытянул. А выстрелов больше и не было, вот и думай, что делать. Лёхе страстно захотелось попятиться задом в лес подальше и поглубже. Но все сидели, настороженно ждали чего‑то. Стрельба‑то совсем неподалеку была, метров триста, наверное. Не дальше. Хотя если б кто спросил менеджера — почему он решил. Что триста, а не четыреста — не ответил бы внятно. Но вот для себя решил, что так — триста.