В. Бирюк - Найм

— Погодь. Второй ряд.

И — резко вскинул глаза мне в глаза. Ну что ты на меня так смотришь, дядя? Я же тоже — не пальцем сделанный, не палкой рождённый, не с копья вскормленный.

— Николай, пиши второй ряд. О том, что добрый человек по прозванию Жердяй женит старшего сына своего на старшей дочери доброго человека по прозванию Меньшак. И боярич Иван Рябина свадьбе этой препятствовать не будет, а даст молодым место в своей усадьбе. Как всем прочим своим холопам.

— Чего?! Как это?! Каким холопам?! Старшого — в холопы?! Батя! Этот хмырёнок чего толкует?

Но это взвизги сыновей. А Жердяй смотрит мне в глаза. Потом опускает взгляд в стол и объясняет ситуацию своим великовозрастным недорослям. Одной фразой:

— В робу — холоп, в холопа — роба.

Да. Вот это — самая русская фраза. Самая исконно-посконная. Тысячелетняя. До Христа, во время Христа, после Христа. Всё меняется — и юридические нормы, и цари с князьями и генсеками. Города вырастают и исчезают, боги меняются, реки иначе течь начинают. Меняются права собственности и порядок землепользования. Но эта формула на Руси — всегда. Редкие перерывы — и снова. Правила закабаления своих — то ужесточаются, то облегчаются, пленных иноземцев вообще будут возвращать за выкуп. Но и в 20 веке, в Советском Союзе, в русской народной песне будет звучать это же самое вечное русское правило:

Я купил в холопы Меньшака со всем семейством, его старшая, хоть и просватанная, дочь — член его семейства — стала моей рабыней, робой. После венчания её муж станет моим рабом — холопом. «И найду тебе кто на тебя похож». Или — сделаю похожим.

Чётко по «Русской Правде», точно по всем последующим «Судебникам» и «Уложениям». По «Закону Русскому». Ныне и присно и во веки веков. Всё чинно-благородно. И — херувимно. В смысле: «я чту уголовный кодекс».

Всё в «Святой Руси» требует — женись. Человеческая физиология, демография, экономика, социальная система, церковь, общественная мораль… А женщин не хватает. И юридическая норма превращается в социальную ловушку. «В робу? — Холоп». А кто не согласен… «Мы берегли свою свободу»… От особо свободолюбивых — потомства не остаётся.

В установившейся за столом тишине был хорошо слышен женский всхлип из поварни.

— Батяня, да как же это?…

— Вы!.. Это у вас в яйцах аж пищит! Всё — дай да дай! Всю плешь проели! Женихи хреновы! «Женится хочу». Вон оседова! Все!

Народ дружно убрался из-за стола. И быстро. А я остался. Жердяй ухватил бороду в кулак, подёргал. Потянулся, было, снова к кружке, но передумал.

— Мой грех. Тогда на свадьбе… Неделю пили… Вот и получилось…. Она как родила да увидела… Думали — выправится. К попам ходили, к знахарям… Сколь свечей к иконам поставил… Она всё плакала. Кажную ночь подушка мокрая… Как боялись, когда она вторым ходила. Ежели бы… такой же — повесился бы. Бог миловал. И остальные… А первенец… А теперь вот… Сразу изведёшь?

Мда, Жердяй, умным быть… больно. Топор, падающий на шею, вызывает весьма кратковременные ощущения. Можно и не заметить. А вот предвидение этого… «топора»… Предвкушение собственной смерти может сделать мучительной всю жизнь. Может быть, мы, хомнутые сапиенсы, поэтому такие тупые? Чтобы не знать своего завтра?

Ты, Жердяй, своего первенца не только в рабство продал. Но и на скорую, скоропостижную… А что делать? Держать в усадьбе здоровенного неуправляемого, непредсказуемого детину… Расходы, заботы… Риск большой. А смысл? А уж послать холопа-дебила в подходящее болото… Или, к примеру, под падающую сосну… Опять же — моё «чувство прекрасного» успокоится. Ивица в роли юной вдовы… слегка опухшие от горьких слёз глазки и губки… только слегка… чёрненький платочек ей пойдёт, рубашечку оставим «третьегоднишнюю» …Эстетически, безусловно, сенситивнее. Чем рядом с этим… имбецилом.

— Есть способ сделать, чтоб он на людей не кидался?

Жердяй явно не ожидал, что я всерьёз приму его риторический вопрос. Удивлённо посмотрел на меня. Потом перевёл взгляд на Сухана. Сморгнул и вдруг озарился. Какой-то надеждой, каким-то открытием. Знать бы ещё — каким. Он радостно заорал:

— Матка! Подь сюда!

Из поварни высунулось заплаканное женское лицо. Лицо сморщилось и отрицательно затряслось. Жердяй коротко чертыхнулся и отправился наводить порядок. Но вернулся он быстро. Уселся и, с заговорщицким видом, наклоняясь над столом ко мне, произнёс:

— Ну, ты, глазастый, боярич! Есть способ. Жена ж с им управляется. А дело простое. Кажное утро, как он только просыпаться начнёт, надо ему в левое ушко пошептать: Фофаня, Фофаня, Фофаня вставай, день пришёл. Ласково так, весело. Вот так — Фофаня три раза. И он тебя весь день слушаться будет. А, боярич?

Жердяй снова уставился на Сухана. Умён мужик. И очень хочет надеяться. Если «мутный псих мелкого размера» справился с «мертвяком бездушным», то, может, он и с «на голову обиженным» справится? Охо-хо… Только — «надежды юношей питают», а мы-то не дети. Олигофрения не лечится. Купируется, смягчается, «смазывается», но не «рассасывается». А прежнего молотобойца Рябиновского… как вспомню, так вздрогну. Ещё одного? Или при очередном своём холопе «будильным петухом» прислуживать?

— Попробую. Ещё одного сына, вон того, мелкого, пришлёшь ко мне по первопутку. В обучение. На семь лет.

— Чего?! Ты… ты вообще!

— Я сказал «в обучение», а не «в холопы обельные».

— Много хочешь. За хрип берёшь. Жаден ты, однако. На год.

— Нет, Жердяй. Не жаден. Какая жадность в том, чтобы твоего малька кормить да учить? В Рябиновке моих сверстников мало. А мне надо себе дружину собирать. Друзей-товарищей. Остальные-то сыны у тебя — здоровые, мути в глазах не видать. Может, и будет толк. На пять лет. По рукам?

Мы снова хлопнули ладонь об ладонь. Толпа, стоявшая в стороне, и наблюдавшая за нами, заволновалась. Но эта только наша тема.

Жердяй пододвинул мне кружку. Как большому. Уважение выказывает, выпить вровень предлагает. Статус мой в его глазах приподнялся.

Продолжим.

— И ещё. Совет непрошеный от «зверя лютого». Выводи сыновей в люди. На разговоры с собой бери, в гребцы, в возчики пусть нанимаются. Иначи… мы все не вечны, и ты тоже. А у них навыка дела вести нет. Может, как у меня в «Паучьей веси», случиться. Староста там был, Хохряком звали…